Недостатки его гражданских чиновников вкупе с его собственной поспешной энергией и непрерывным требованием быстрых и ощутимых результатов объясняют одну из наиболее поразительных характеристик управления России в течение более поздних лет правления Петра — степень, в которой оно стало зависеть от армии. До некоторой степени эта зависимость существовала всегда. Подавление восстаний и контроль над разбоем могли быть достигнуты только военной силой. Кроме того, долгое время было обычным делом давать административные посты в провинциях офицерам в отставке. Все же степень, в которой в последнее десятилетие своей жизни Петр подчинил высшие гражданские учреждения военному контролю и полагался на военных людей в каждом аспекте управления, было чем-то новым, и для многих современников странным и даже шокирующим. Когда в 1717 году, после своего возвращения в Россию, царь основал специальный судебный трибунал, составленный из офицеров с широкими полномочиями, чтобы расследовать коррупцию, ганноверский посланник был поражен тем фактом, что «дела пришли в такое состояние в России, когда члены почтенного Сената, состоявшего из глав знаменитейших семейств в доминионах царя, были обязаны являться перед лейтенантом, как перед своим судьей, и отчитываться за свое поведение»[139]. Годом или двумя позже важность армии была даже еще более подчеркнута, когда Петр, чтобы закончить перепись, необходимую для взимания нового подушного налога, послал полки в сельскую местность и расквартировал солдат во многих российских деревнях. В 1725 году Военной Коллегии было указано, чтобы «в полках не было никаких штабных офицеров, поскольку большая часть их находится с переписчиками»[140]. Офицеры и сержанты обязательных для охраны гвардейских полков были в более поздние годы правления приписаны и часто доминировали почти в каждом учреждении управления. Даже Сенат или Синод не избежали их влияния. Этому обширному военному контролю над управлением суждено было действовать долго, особенно в провинциях. Собрание подушного налога до 1763 года, например, должно было выполняться солдатами. Только при Екатерине II многие из механизмов управления в России избежали подчинения армии, которую Петр поставил над ними.

Тот факт, что мощные административные органы могли быть так легко подчинены молодым офицерам или даже сержантам, показывает, насколько они целиком были просто инструментами воли Петра, а не независимыми полномочными объектами. Царь создал их, чтобы изменять, приспосабливать или даже ликвидировать по своему желанию. Столь абсолютной была их зависимость от него, что можно даже усомниться, насколько они могут быть названы учреждениями в самом полном смысле. Желание Петра создать систему управления, которая была бы безличной и регулировалась в соответствии с законом, было искренним. Кроме того, в свои последние годы он, кажется, предусматривает вовлечение российской знати в управление другими способами, нежели просто использование ее как источник должностных лиц. Указ от 1723 года предусматривал выбор местными землевладельцами в каждом районе «земельных комиссаров» (земские комиссары) для сбора подушной подати, в то время уже имелся даже план учреждения совета знати, который выбирал бы президентов некоторых из коллегий. Здесь, как и в других случаях деятельности Петра, легко заметить конфликт между его инстинктом доминировать, чтобы направлять и управлять всей жизнью России, и искренним желанием поощрять в своих подданных большую инициативу, уверенность в себе и доверие к себе. Но надежда и схемы такого рода были разрушены. Осознание общих корпоративных интересов российским классом землевладельцев было слабым, и в течение долгого времени после смерти Петра в гвардейских полках сосредоточилось его значительно больше, чем в любых административных механизмах. Всеми своими усилиями Петр управлял скорее через людей, чем посредством законов или учреждений. Высокие должностные лица, и еще большее количество людей с персональным влиянием на него, типа Меншикова и Прокоповича, были более важными силами в правительстве, чем любое из его новых административных творений.

Ожесточенная оппозиция реформам, новым идеям, иностранному влиянию любого вида была сильна в России задолго до рождения Петра. Ненависть к иностранному была врожденной в московском обществе в течение поколений. Раскол 1650 года и его последствия были самой яркой иллюстрацией закоренелого консерватизма, неизбежного в таком окружении. Но и вкусы Петра, и многое в его политике было настолько бесцеремонным разрывом с традиционными правилами приличия, что это не могло не усиливать сопротивление переменам его подданных. Общение с иностранцами, путешествия за границей, работа собственными руками в изумляющем разнообразии отраслей, ношение иностранного платья, презрение к традиционному костюму его подданных и бородам, столь дорогим почти для каждого из них, ненависть к Москве и Кремлю, страстная любовь к морю, которого большинство русских никогда не видело, — он презирал почти все внешние проявления жизни, предписанные общим ожиданием того, как должен вести себя русский царь. Созданием большой армии и нового флота, строительством каналов, гаваней и новой столицы он наложил на Россию тяготы, еще неслыханные при его предшественниках, трудности, которые никакой истинный царь, чувствуя себя таковым, не вынуждал бы своих людей нести. Эмоциональное отрицание иностранных моделей и влияний, подлинное опасение значения для православия многих действий Петра в политике, безрассудство, порождавшее страдания от требований царя: все это породило сопротивление. В чрезвычайной форме активного восстания оно показывало себя относительно редко. Стрелецкий бунт в 1698 году, восстание в Астрахани в 1705–1706 годах, восстание казаков во главе с Булавиным в следующем году и крестьянский мятеж в бассейне Волги в 1709–1710 годах, которое распространилось на значительной территории Центральной России, являлись только важными примерами этого. Но заговоры, оскорбление царя, безнадежно развращенного иностранными влияниями, как самозванца, даже как Антихриста, продолжались в течение всего правления Петра, особенно в его первой половине. Кроме того, они были всего лишь внешним проявлением глубокого, непрерывного и обоснованного недовольства, которое, казалось, временами угрожало ниспровержением всех мучительно давшихся царю достижений. Поэтому один аспект правления, отрицательный и часто кровавый, но тем не менее фундаментальный, заключался в постоянной борьбе, попытках сокрушить оппозицию, вынудить упорно сопротивляющееся общество к переменам и жертвам, на которые оно упорно не желало идти.

На верхушку российского общества Петр наложил новые повинности и оскорбил старые предрассудки. Но он не обошел и низшие слои населения. Подневольный крестьянин, оторванный от своей деревни и семьи, для отбытия срока военной службы или для страдания, слишком часто ведущего к смерти в болотах Санкт-Петербурга, в определенном смысле уравнивался с землевладельцем, принуждаемым к постоянной государственной службе и таким образом вынужденным позволить своим поместьям приходить в упадок ввиду отсутствия личного контроля, причем зачастую родственники в течение нескольких лет ничего о нем не знали. Глубоко укоренившаяся враждебность обычного русского ко всем иноземным новинкам нашла некоторое отражение в негодовании, с которым члены знатных московских семей наблюдали, как царь раздавал важные посты иностранцам или русским скромного рождения. Классовые и персональные негодования такого рода нашли в некоторой степени своего лидера, или скорее символ, в шурине Петра, А. Ф. Лопухине, которому в 1718 году суждено было заплатить за эту опасную известность своей жизнью. Но знати и дворянства, групп с давней традицией государственной службы, которую царь просто формализовал и усилил, приходилось бояться намного меньше, чем доведенных до бешенства и отчаяния крестьян. Свидетельств серьезного аристократического сопротивления реформам Петра фактически очень немного. Беспрецедентное решение в 1696 году посылать молодую знать и дворянство за границу для военно-морского обучения пробудило всего лишь ворчание и неэффективные жалобы, и хотя члены двух важных семей, Соковниных и Пушкиных, были вовлечены в секретный заговор 1697 года, это отразило скорее их личные чувства, чем какое-либо общее отношение российской знати. Хотя новшества Петра могли иногда оскорблять чувствительность правящего класса, они также открыли как никогда ранее широчайшие возможности для его способных молодых членов. В увеличенной и модернизированной армии, в новом флоте, в дипломатии, в расширенной и по крайней мере до некоторой степени рационализированной административной машине молодые люди могли теперь делать карьеру в беспрецедентных масштабах. Кроме того, более предусмотрительные и одаренные воображением могли также гордиться фактом, что они помогали вводить Россию в Европу и современный мир, развивать ее ресурсы и делать ее впервые великой державой на арене международной политики. Гордые сознанием этого, вместе с почти религиозным почитанием императора, который вел и часто вдохновлял их, собирались они для того, чтобы свидетельство их чувств не погибло.