Но самые ужасные мучения были психического характера. На каждом допросе предпринимались попытки разобщить арестованных. В гестапо прибегали часто к старым трюкам и утверждали, что другие, мол, уже во всем сознались и свалили главную вину на допрашиваемого. Тем, кто был рангом ниже, говорили, что начальники их предали, почему же они еще прикрывают их и скрывают все, что о них знают. Бывшим руководителям говорили, что их подчиненные уже обо всем рассказали. Однако и такими методами гестапо все же мало чего добивалось от заключенных: так легко на это никто не попадался. Тем более Канарис. И когда сотрудники гестапо осмеливались взывать к совести заключенных, говоря, что, мол, те, как истинные христиане, должны были сознаться во всем, что совершили, — над этим можно было только смеяться. Хуже становилось, когда вдруг между вопросами по делу проскакивали замечания типа: «А где, собственно, сейчас живет ваша жена?» Время от времени заключенным перед допросом делали также инъекции. В целом в ходе допросов можно было наблюдать много нюансов. Так, Гуппенкотен, по всей видимости, стремился доказать, что война проиграна не из-за ошибок Гитлера, а из-за саботажа внутри вермахта, и тем самым подготовить соответствующую легенду об ударе кинжалом в спину.

Надежда, что можно будет растянуть процесс до окончания войны, нашла свое подкрепление в том, что их вывозили из Берлина, которому грозило наступление русских. В любом случае то, что их перевозили на юго-запад, подальше от неприятной близости Красной Армии, казалось Канарису хорошим признаком.

Эти надежды и предзнаменования его обманули. Начинается последнее действие. Сцена разыгрывается в концентрационном лагере Флоссенбюрг, над воротами которого невидимыми буквами написано: «Оставь надежду…»

Прежде чем здесь был построен концентрационный лагерь, Флоссенбюрг был маленьким, удаленным от всего мира местечком в долине, окруженной лесом, недалеко от городка Вейдена и вблизи старой границы, разделяющей Баварию и Чехию. По Мюнхенскому соглашению осенью 1938 г. граница была значительно передвинута на восток, потому что Флоссенбюрг находится довольно точно на широте Пльзеня, до окрестностей которого расширился Третий рейх благодаря насильственному присоединению Судет. Местность вокруг Флоссенбюрга не лишена очарования. Это ландшафт средних гор, который проступает во многих местах на юге и в центральной части Германии.

Гиммлеровские палачи выгоняли здесь ежедневно десятки тысяч рабочих-рабов из разных стран в лес и на каменоломню, и зимний лес отзывался эхом от брани охранников и стонов заключенных. В бараках Флоссенбюрга, построенных на 1600 узников, за последние военные годы было поселено около 6000. Здесь были такие же условия, как и в других лагерях, получивших во всем мире дурную славу — в Бухенвальде, Заксенхаузене, Дахау. Как и в других концентрационных лагерях, во Флоссенбюрге имелось одно массивное строение из кирпича, с массивным фундаментом, состоящее из камер для одиночного заключения — в противоположность деревянным баракам. Это строение на языке лагеря называлось «бункер». В «нормальные» времена, если вообще слово «нормальный» можно применить к заведению такого типа, примерно сорок одиночных камер бункера были предназначены для того, чтобы помещать туда заключенных, на которых были наложены дисциплинарные наказания, такие как одиночное заключение или наказание голодом. Теперь они предназначались для особых узников, так называемых «выдающихся деятелей», «знаменитостей». Около ста человек, наиболее опасных с точки зрения национал-социалистического режима, были временно помещены в сорока камерах. Среди известных нам людей следует упомянуть в этой связи бывшего федерального канцлера Австрии Курта фон Шушнига, который временно находился во Флоссенбюрге со своей женой и маленькой дочкой; с ним обходились лучше, чем с другими: это выражалось в том, что его семья могла жить в более просторном и лучше оборудованном помещении. Также доктор Яльмар Шахт одно время был обитателем бункера, баварский политик, бывший впоследствии министром, доктор Йозеф Мюллер и другие. Среди заключенных бункера было немало иностранцев; в том числе — четырнадцать британских офицеров военно-воздушных сил, последний министр сельского хозяйства Чехословакии, а позднее — несколько греческих генералов.

В номере 21 бункера сидел в начале февраля подполковник генерального штаба королевства Дания Лундинг. Он служил начальником военной разведки Дании до тех пор, пока в 1942 г. генеральный штаб его родины не был распущен по приказу Гитлера. Очевидно, для нацистов это обстоятельство давало достаточный повод, чтобы засадить его за решетку. После целого ряда других застенков он примерно на восемь месяцев раньше попал во Флоссенбюрг, где время от времени занимался тем, что штопал пуловеры. Одиночное заключение для человека с живым умом и привыкшего к интенсивной деятельности — это пытка, и в такой ситуации человек старается всеми возможными средствами внести какую-то перемену в монотонность однообразных дней.

Уже вскоре после того, как Лундинг попал в камеру 21, он обнаружил, что она имеет большие преимущества. По-видимому, древесина, из которой была сделана дверь в коридор, в момент постройки дома была еще слишком свежей. Она высохла, так что в ней появилась щель. Через эту щель можно было, приложив лицо вплотную к двери, смотреть в коридор и дальше: через окно на другой стороне коридора во двор лагеря и наблюдать за всем, что там происходило. С того момента, как Лундинг открыл эту возможность вести наблюдение, ему больше не нужно было жаловаться на скуку. Тем более, что дверь в комнату, где размещалась канцелярия лагеря, находилась всего в семи или восьми метрах от двери камеры и поэтому коридор в этой части бункера большую часть дня был довольно оживленным. А так как почти все здание было звукопроницаемым, его слух со временем обострился, и заключенный под номером 21 слышал часто такое, что не было для него предназначено.

Большинство из того, что видел наблюдавший в щель двери, было, однако, печальным, даже потрясающим и лишь вновь и вновь давало повод для безумного ожесточения против тех, кто был повинен в этом насилии и истязании тысяч и десятков тысяч людей. Расположение его камеры и возможность вести наблюдение, которое в данной ситуации диктовалось внутренней необходимостью, позволило Лундингу за десять месяцев, которые он провел во Флоссенбюрге, стать свидетелем от 700 до 900 казней. Потому что путь от канцелярии, где у узника, идущего на казнь, забирали последнее имущество, к месту казни проходил мимо окна, которое находилось как раз напротив наблюдательного поста Лундинга. Всего лишь в двадцати метрах от него возвышался на лагерном дворе навес, в стену которого были вделаны шесть колец, через которые были пропущены веревки, предназначенные для казни осужденных; рядом — пулеуловитель в виде большой свинцовой пластины размером в один квадратный метр; перед ней должны были опускаться на колени те, кого «ликвидировали» выстрелом в затылок — методика, перенятая у ОГПУ. Во время ежедневных получасовых прогулок по лагерному двору Лундинг имел возможность рассмотреть это место казни, а необходимые объяснения давал ему ротенфюрер СС, ответственный за камеру № 21, с которым офицер из Дании благодаря маленьким подаркам с целью подкупа (это было то, что оставалось от передач для него после обычного разграбления в канцелярии) постепенно дошел до разговоров. Какой бы низкой моралью ни обладал этот охранник, все же инстинкт самосохранения велел Лундингу установить с ним что-то вроде дружеских отношений. Кроме того, он был не таким злым, как его начальники, шарфюреры Вольф и Вейе, которые не упускали возможности, чтобы помучить беспомощных перед ними обитателей бункера, обругать их нецензурными словами и ограбить. Одновременно они играли главную роль в проведении многочисленных казней.

В первой трети февраля во Флоссенбюрг прибыла новая партия «знаменитостей». Охранник сообщил Лундингу, что у него появился интересный сосед по камере. Разумеется, он говорил о новом узнике из камеры № 22 с выражением глубокого отвращения. Это один из самых страшных предателей фюрера и отечества, а именно адмирал Канарис. Услышав это имя, Лундинг насторожился. Как бывший начальник военной разведки Дании он, конечно, довольно хорошо был осведомлен о бывшем начальнике немецкой разведки. С Канарисом он никогда не встречался. Во время его нескольких визитов в Копенгаген в первые годы войны естественное чувство такта не позволило начальнику разведки Дании встречаться со своим «коллегой» из германского вермахта, который незаконно оккупировал Данию. Однако из надежных источников он узнал, что Канарис всеми средствами, которые у него имеются в связи с его служебным положением, стремился держать под своей защитой генеральный штаб Дании и ее армию и предотвращать злоупотребление властью службой СС и гестапо. В тот период он также много раз видел Канариса в холле и в ресторане копенгагенского отеля «Англетерре» и поэтому теперь для него было нетрудно узнать своего нового соседа, когда он в последующие дни увидел его во дворе и в коридоре. Голова с седыми волосами и большими голубыми глазами, которые даже за месяцы заключения нисколько не утратили своей яркости, явно принадлежали Канарису, хотя лицо уже было, не свежим, с розовым оттенком, как прежде, а бледным — это бывает в результате длительного пребывания в тюрьме; однако это еще не была меловая бледность.