Летом 1941 г. начальник оргуправления вермахта генерал Рейнеке созвал совместное совещание представителей вермахта и СС, чтобы сгладить расхождения во мнениях, которые существовали по поводу выполнения данного указа, и устранить трудности. Канарис был приглашен на совещание. Хотя Канарис в тот день был в Берлине, он не пошел на это совещание. Он питал слишком большое отвращение к Рейнеке, которому Остер дал подходящую кличку «маленький Кейтель»; в его беспрекословном подчинении требованиям НСДАП Канарис видел одну из главных причин того, что вермахт все больше и больше погружался в грязь национал-социалистической системы. Однако он с большим интересом отнесся к теме совещания и предварительно проинструктировал своего представителя относительно позиции, которую тот должен занять. Представлять Канариса и вместе с тем заграничный отдел абвера должен был на этот раз Лахоузен, так как он был начальником отдела, и все аргументы против указа в основном сводились к ущербу и трудностям, которые выпадали на второй отдел в связи с указом. Нужно сразу отметить, что Канарис и его сотрудники из личного опыта общения с Кейтелем и Рейнеке, а также с руководством СС и гестапо давно уже усвоили, что абсолютно бессмысленно обращаться к этим людям с рассуждениями о гуманности, праве или порядочности, если целью этих рассуждений и протестов было достижение конкретных результатов. Единственное, что могло быть принято во внимание, это замечание, что то или иное санкционированное мероприятие непосредственно противоречит гитлеровскому ведению войны.

Гестапо было представлено на совещании группенфюрером Мюллером, начальником четвертого управления имперской службы государственной безопасности. Лахоузен его уже знал, так как его отдел часто должен был сотрудничать с ведомством Мюллера. Четвертое управление было тайной государственной полицией в узком смысле. Ему вменялись слежка и террор внутри Германии. Теперь во время похода его компетенция распространялась также на оккупированные территории. Второй отдел разведки уже пытался установить связь с четвертым управлением, поскольку оно должно было также следить за всеми иностранцами, живущими в Германии, а следовательно, и за политическими эмигрантами из Восточной и Юго-Восточной Европы, среди которых второй отдел обычно подбирал для себя агентов и связных. Гораздо интенсивнее были контакты между третьим отделом абвера и четвертым управлением в области непосредственной контрразведки, о чем упоминалось при описании переговоров о разграничении компетенций между Канарисом и Гейдрихом.

Мюллер был выходцем из Баварии; за его плечами была карьера полицейского. Специальность профессионального криминалиста он не мог скрыть даже под своей обычной маской обходительного человека. Среднего роста, темноволосый, он мог быть очень любезным, но пронизывающий взгляд его колючих глаз и рот с тонкими губами исключали всякую возможность доверительных отношений, даже если бы он не носил ненавистную форму СС. Кто знал его поближе, мог также наблюдать, как маска приветливости вдруг спадала, а голос, обычно приятный благодаря легкому баварскому акценту, приобретал пронзительную резкость. В такие моменты вся жестокость и беспощадность Мюллера, а также его хладнокровный цинизм проявлялись в их неприкрытом виде. Канарис, очевидно, был прав, видя в Мюллере своего самого опасного после Гейдриха врага в лагере СС. Он инстинктивно чувствовал, что Мюллер ему не доверял и стремился собрать против него материал. Канарис чувствовал себя в присутствии этого криминалиста с тонкими губами исключительно неуютно. Возможно, это обстоятельство, а также неприязнь к Рейнеке заставили его отправить на совещание своею представителя.

Представитель разведки выступил на совещании с протестом, который опирался на чисто практические аргументы. Он сообщил, какое негативное влияние на настроение в его воинской части оказывают расстрелы, которые проводятся в присутствии солдат и офицеров. Здоровые чувства большинства военнослужащих германского вермахта восстают против убийства военнопленных; те же, кто способен мыслить, задумываются над тем, не поступит ли противник подобным же образом с немецкими солдатами, попавшими в плен. Действительно, по крайней мере в более поздний период, когда война принимала все более жесткие формы, приказы Гитлера имели своей целью также удержать немецких солдат от капитуляции даже в безнадежных ситуациях, и тем более от перехода на сторону противника. Кроме того, представитель зарубежного отдела разведки заявил, что «Указ о комиссарах» мешает работе разведки, так как должен распространяться также на национальные меньшинства в Советском Союзе; в этих группах населения нужно развивать их стремление к самостоятельности и независимости от Советского правительства; эта задача станет невозможной, если всех военнопленных подвергать одинаково жестокому обхождению. В связи с этим возникает также вопрос, по каким основным параметрам следует выделять из числа военнопленных тех, кто «заражен большевизмом». Действительно, в командах особого назначения СД царил дикий произвол, сочетавшийся с потрясающим незнанием обстановки; так, к примеру, представители некоторых народов, живущих в горах Кавказа и исповедующих магометанство, у которых принят обряд обрезания, рассматривались на основании вытекающих отсюда физических признаков как евреи и уничтожались. Наконец, представитель разведки указал на то, что распространившиеся повсюду слухи, что большая часть военнопленных уничтожается, может толкнуть советских солдат к отчаянному сопротивлению и удержать от перехода на сторону немцев. Расплачиваться должна будет, таким образом, германская сторона.

Доводы, приведенные разведкой, встретили у Мюллера и Рейнеке мало понимания. В особенности Рейнеке энергично выступил против отмены приказа об уничтожении и откровенно заявил, что советские солдаты должны рассматриваться не как солдаты, а как смертельные враги в области мировоззрения и с ними нужно обращаться соответствующим образом. Мюллер с циничной улыбкой изъявил свою готовность принять к сведению соображения разведки относительно плохого влияния казней на воинские части и распорядился, чтобы впредь казни проводились за территорией лагерей, так что войскам незачем будет на них смотреть. Он также дал согласие решить вопрос об уточнении понятия «заражен большевизмом». Таким образом, протест, заявленный Канарисом, остался безрезультатным.

Однако Канарис не сдавался. От него лично и от его ведомства в компетентные инстанции, прежде всего к Кейтелю, поступали предостережения и протесты по поводу противоправного и бесчеловечного обращения с военнопленными. Когда в начале сентября Рейнеке, к компетенции которого относились все вопросы, касающиеся военнопленных, дал указания относительно обращения с советскими военнопленными, которые противоречили всем установкам и правилам цивилизованного ведения войны, Канарис счел правильным вступить в сражение, пустив в ход все аргументы из области международного права. При этом он взял за основу докладную записку, разработанную в заграничном отделении разведки графом Мольтке, которая была ему передана начальником этой службы адмиралом Бюркнером и которую он распорядился еще дополнить в связи с некоторыми соображениями.

Докладная записка содержала в себе протест против установки, что советские заключенные не могут претендовать на международно-правовую защиту, потому что положения женевского соглашения о военнопленных, в котором Советский Союз не участвовал, на них не распространяются. В связи с этим в докладной записке было указано на принципы всеобщего международного права, согласно которым, начиная с XVIII века под понятием «плен» подразумевается не месть или наказание, а ограничение свободы с единственной целью помешать военнопленным участвовать в боевых действиях. «Этот принцип, — написано в докладной, — развивался в связи с существующим во всех армиях мнением, что убийство или причинение увечий безоружным противоречит нормам военного времени. Прилагаемые к докладной распоряжения относительно обращения с советскими военнопленными (имеются в виду указания Рейнеке от 8 сентября 1941 г. — Прим. авт.) исходят из совершенно другой точки зрения».