То, что Канарис был до некоторой степени изумлен развитием событий в начале марта, связано, очевидно, с тем, что сам Гитлер из-за референдума, проведенного в Австрии под руководством Шушнига, был вынужден действовать быстрее, чем это вначале планировалось.
Канарис сразу после вступления немецких войск отправился в Вену. Там он встретился, между прочим, также с Лахоузеном, который в чине подполковника служил в отделе разведки министерства обороны. По предложению полковника Мароньи из мюнхенского отдела разведки Лахоузен, как уже упоминалось, был принят в абвер. Уже после первого разговора со своим новым начальником он получил ясное представление об установке, которая существовала в руководстве разведки по отношению к партии. Речь зашла о том, какие еще офицеры из австрийской службы разведки могут годиться для службы в абвере. Канарис в присутствии майора Гроскурта заявил: «Не приводите, особенно в берлинский центр, нацистов, приводите австрийцев». Еще более ясно высказался полковник Остер, когда Лахоузен нанес ему первый визит в бюро. Остер прямо сказал Лахоузену, которого видел впервые: он должен знать, что во главе государства стоит преступник.
Канарис уже во время этого визита в Вену вскоре после происшедшего «аншлюса» пришел к выводу, что удачное осуществление этого первого бескровного захватнического нашествия Гитлера, которому не было оказано никакого серьезного сопротивления со стороны западных держав, таило в себе большие опасности для будущего. В речи Гитлера при вступлении войск в Вену он уже отчетливо различал признаки будущей мании величия. Легкий успех должен был толкнуть Гитлера на новые и более опасные авантюры. Это чувствовал Канарис с абсолютной уверенностью, а он знал, что его интуиция никогда его не подводит. И тогда сопротивление в руководстве вермахта будет еще слабее, чем прежде. Вера в то, что «фюрер это сумеет» и что «другие не осмелятся помешать», похоже, начала подтверждаться. Такие размышления объясняют резкое замечание Канариса одному офицеру австрийского генерального штаба, который был ему представлен в эти дни: «Вы, австрийцы, сами во всем виноваты. Почему вы не стреляли?!»
При этом было бы неверно говорить, что Канарис был противником присоединения Австрии к рейху. Напротив, он очень сожалел, что в 1919 г. союзные власти помешали добровольному объединению обоих немецких государств. Он и сегодня считал объединение на основе свободного решения обеих сторон и без давления со стороны могущественной империи желанной целью немецкой военной политики. Но он, противник всех насильственных методов как в отношениях между людьми, так и в отношениях между государствами, не мог одобрить смесь насилия и лживой пропаганды, с которой Гитлер положил конец австрийскому государству, даже если восторженный прием, с которым население Австрии встречало вступающие немецкие войска, казалось, задним числом оправдывало государственный переворот, совершенный Гитлером.
Канарис был уверен, что эти всплески радости будут продолжаться недолго. К тому же он слишком хорошо знал нацистов, и также в период своей службы командиром подводной лодки во время Первой мировой войны он слишком хорошо понял австрийский характер. Исходя из этого понимания австрийского менталитета он поручил руководство вновь созданным венским отделом немецкой разведки офицеру, который не только хорошо знал свое дело, но вся его личность была гарантией того, что в его служебной сфере не будет допущено никаких бестактностей по отношению к австрийцам. Это был полковник Маронья-Редвиц, офицер, служивший в Баварии, который, как уже упоминалось, уже в течение многих лет поддерживал из Мюнхена легальные связи между немецкой разведкой и австрийской службой разведки. Маронья, у которого были с Канарисом отношения доверия, оказывал с согласия своего начальника в последующие годы помощь многим австрийцам, бывшим в оппозиции. Естественно, гестапо и СД его люто ненавидели. После гибели Канариса его судьба тоже была решена. Он участвовал в заговоре 20 июля, после вынесения приговора народным судом казнен 12 октября 1944 года.
То, чего опасался Канарис после вступления германских войск в Вену, быстро наступило. Без долгого промедления Гитлер выбрал себе следующую жертву — Чехословакию. Май 1938 г. принес, как мы помним, первый кризис. Канарис принадлежал к тем людям, которые ясно осознавали опасность того, что насильственное решение немецкого вопроса в Судетах повлечет за собой войну в Европе. Он был одновременно твердо намерен сделать все, что в его силах, чтобы отвратить эту опасность от Германии и Европы. В его непосредственной служебной сфере по его указанию оказывалось содействие относительно умеренному направлению среди судетских немцев, во главе которых стоял Генлейн, в противоположность экстремистскому национал-социалистическому крылу, которым руководил Карл Герман Франк. Генлейн позже как майор запаса был принят в вермахт. Однако Канарис прекрасно понимал, что просто занять такую позицию в отношении групп судетских немцев значит сделать очень мало.
Мысль о государственном перевороте принимала все более осязаемые формы; он все яснее осознавал, что это является единственным средством возможного предотвращения войны. «Всеобщая забастовка генералов», которую планировал в начале июня начальник генерального штаба Бек, направив Браухичу свой меморандум, не осуществилась. Бек ушел в отставку, не делая из этого шумной демонстрации, как это требовалось в интересах политики. Еще до отставки Бека также ушел один начальник управления, который был как человек близок к Канарису, — генерал Макс фон Фибан, исполнявший обязанности руководителя отдела верховного главнокомандования (из которого позже сформировался штаб руководства вермахтом); он ушел из-за разногласий с Кейтелем. В результате этого принципиальное и человеческое согласие между тремя самыми важными руководителями ведомств вермахта — третьим был начальник службы вооружения вермахта генерал Томас — было нарушено. Тем более необходимым казалось Канарису удержаться на своем посту, чтобы обеспечить перевороту участие разведки.
После ухода Бека в отставку было необходимо определить отношения с его преемником Гальдером. При этом опять автоматически началось разделение обязанностей между Канарисом и Остером. В то время как Остер открыто излагал начальнику генерального штаба, с которым он был лично знаком по прежнему деловому сотрудничеству, идею восстания против Гитлера и налаживал связи между Гальдером и Шахтом, Канарис обрабатывал генерала с помощью обширной информации, поступающей к нему из-за рубежа. Вообще на протяжении всех этих месяцев он прилагал все усилия, чтобы обрисовать главным военачальникам, помимо Гальдера, особенно также Браухичу, Кейтелю и Редеру, те опасности, которые сулили Германии военные планы Гитлера в отношении Чехословакии. Он не боялся представить военный потенциал и решимость западных держав, а также готовность Чехословакии к сопротивлению более опасными, чем это, по его убеждению, было на самом деле. Для сохранения мира такие преувеличения и вынужденная ложь казались ему оправданными; он скептически говорил с генералами, полагая, что сможет побудить их к сопротивлению Гитлеру тем, что, как можно более логично и ярко, представит им на случай войны вероятность собственного поражения. Он достиг определенных успехов в своей тактике, однако здесь нужно сразу сказать, что позже, после мюнхенского соглашения, она в некоторой степени обернулась против него: когда он в последующие годы — на этот раз уже с более веским основанием — с помощью тех же аргументов предостерегал военное руководство, что Великобритания и Франция в ответ на немецкое вторжение в Польшу объявят войну Германии и что Германия не способна выдержать конфликт с ними на длительный период, тогда он уже больше не встретил безоговорочного доверия.
Летом 1938 г. Канарис не ограничился тем, что предостерег генералов и адмиралов. Он преодолел свое личное отвращение к Риббентропу и попытался также довести до сознания министра иностранных дел Германии опасность войны в Европе, которая должна была вспыхнуть в ответ на открытую агрессию против Чехословакии. Он усилил свои контакты с государственным секретарем фон Вайцзеккером, с которым привык обмениваться мнениями с самого начала своей деятельности в разведке, когда тот еще был посланником в Берне. Первые попытки установить контакты были облегчены тем, что Вайцзеккер в молодые годы тоже был морским офицером. В общении с ним Канарису не приходилось ретушировать свои сообщения и оперативные сводки. Они оба привыкли одинаково оценивать ситуацию и теперь ломали голову над тем, как в выгодном свете изложить свою точку зрения Гитлеру и Риббентропу.
