Лизавета Михайловна стояла перед Светловым, опустя голову, не смея встретиться своими робкими глазами с его глубоким, как бы испытующим взглядом.

— Без слов поблагодарю я вас за все… за все, милый Александр Васильич!.. — обратилась к нему молодая женщина; слезы навернулись у нее на ресницах, и она крепко сжала его руки в своих. — Вы были совершенно правы в прошедший раз: да! в этих стенах я действительно пережила лучшие минуты моей жизни…

— Нет, я был не совсем прав тогда: надо всегда думать, что лучшее ждет нас впереди, — говорил он, провожая ее до двери.

Лизавета Михайловна шла по коридору почти машинально, не различая предметов, не слыша окружающего: в ушах у нее звенело, глаза застилал ей какой-то непроницаемый туман; а сердце молодой женщины томительно билось и все просило еще чего-то — просило неотступно, жгуче до боли…

Морозное утро, градусов в тридцать семь, только что начинало заглядывать в маленькие окна квартиры Алексея Петровича Соснина, разрисовывая их всевозможными, самыми прихотливыми узорами; но оно уже не застало его в постели.

Старик поднялся сегодня чуть свет и, должно быть, встал, как говорится, с левой ноги.

— Вот не было печали, да черти накачали! — сердито ворчал он, еще одеваясь. — Ну как я к нему пойду? — бес его знает!..

Умывшись, Алексей Петрович принялся было за скрипку, раза два или три сыграл полонез Огинского, но потом вдруг, как бы рассердясь на инструмент, нетерпеливо бросил его на кровать и стал чистить мелом свою золотую медаль. Подававшая Соснину самовар и другие принадлежности к чаю та самая женщина, о которой Светлов, в первый свой визит к дяде, никак не мог составить понятия, барыня ли она, или кухарка, обратилась к Алексею Петровичу с вопросом:

— Чего сегодня к обеду-то варить станем?

— Да вари ты что хочешь! Чего пристала? Ах вы бабы, бабы… чтоб вас кошки лягали! — круто обрезал ее старик, едва только она разинула рот.

— Голодом, что ли, станете сидеть? — попыталась было возразить таинственная особа.

— Не приставай! а то ничего не откажу после смерти, — у меня ведь по-военному! — решительно пригрозил ей Соснин.

Накануне, незадолго до своего раннего обеда, он завернул к Светловым и встретил у них Прозорову, заехавшую сюда прямо из острога. Лично Алексей Петрович видел ее теперь только еще в первый раз, но уже давно слышал о ней здесь же много интересного. Лизавета Михайловна казалась встревоженной, глаза у нее были заплаканы. В присутствии Соснина, наблюдавшего за ней с большим любопытством, она передала старушке Светловой какое-то незначительное поручение Александра Васильича и рассказала потом о своем предстоящем близком отъезде в Петербург. Молодая женщина обетавила этот рассказ хотя и немногими, но такими трогательными подробностями, так тепло отозвалась о любимце Ирины Васильевны, что Алексей Петрович не мог не вывести отсюда, что «вот оно когда забродило, настоящее толокно-то на розовой воде». С другой стороны, оригинал-старик принужден был также отдать полную справедливость и тому неотразимому впечатлению, какое произвел на него глубоко симпатичный вид Прозоровой, простота и задушевность ее речи, не говоря уже о многих, чисто внешних чертах Лизаветы Михайловны, исполненных самого тонкого женственного изящества.

«Экая бабенка-то знатная! — ну вот точь-в-точь моя бывшая градоначальница… — мысленно похвалил ее Соснин, все с большим и большим интересом следя за рассказом гостьи. — Нечего делать — надо, видно, племяшу выручить!» — решил Алексей Петрович, когда она перестала говорить и застенчиво смигнула с ресниц навернувшиеся слезы.

Это-то именно решение и испортило сегодня утро Соснину, подняв его чем свет. Чтоб «выручить племяшу», старику неизбежно приходилось поклониться представителю местной власти, которого он во время своих странствий знал еще в чине полковника, но недолюбливал, считая себя обойденным им. По крайней мере Алексей Петрович ни разу не обращался к генералу ни с одной просьбой с той самой поры, как начал вести оседлую жизнь; иначе — его «племяша», быть может, давно был бы уже на свободе. Соснин чувствовал большое расположение к молодому Светлову, следовало бы сказать даже — любовь, если б угрюмый старик сознавался когда-нибудь в подобных нежностях. До острога дядя с племянником виделись довольно часто, но туда Алексей Петрович не заглянул ни разу.

— Что попусту смотреть на птицу, коли ее нельзя из клетки выпустить! — заметил он однажды Ирине Васильевне, упрекнувшей его по этому поводу.

Сегодня старик стал еще больше ворчать и хмуриться, когда ему пришло время облечься в свой долгополый мещанский сюртук, с неизбежной медалью на шее. Находясь уже в полном облачении, Алексей Петрович снова взялся за скрипку и еще раз сыграл свой любимый полонез.

— Тьфу ты, это бабьё проклятое! — напутственно выругался он, запнувшись в сенях за какую-то кадку, — вечно на дороге свою артиллерию наставят…

В приемной зале представителя местной власти было совершенно пусто, когда вошел туда Соснин, морщась и как-то неприязненно откашливаясь. Его превосходительство, впрочем, не заставил ждать себя долго.

— А! Соснин! Здравствуй! Давно мы с тобой не видались… Как поживаешь? — фамильярно обратился он к старику, выбежав к нему из кабинета почти тотчас же после доклада.

— Жую еще хлеб, ваше превосходительство, — сдержанно раскланялся с ним Алексей Петрович.

— Что хорошенького ты скажешь? — осведомился генерал.

— Хорошенькое-то, ваше превосходительство, уж от вас будет зависеть, а мне позвольте начать с худенького… — сказал Соснин, поправляя медаль, — иначе бы я и не осмелился беспокоить.

Представитель местной власти рассмеялся.

— Все такой же остряк, как и был, — проговорил он еще фамильярнее. — В чем же дело? Очень рад, что имею случай хоть немного поквитаться с тобой: я ведь у тебя кругом еще в долгу по нашим старым счетам.

— Я пришел просить ваше превосходительство… избавить меня от племянника…

— Как «избавить»? от какого племянника? — удивился генерал, бойко перебив старика. — Я в первый раз слышу, что у тебя есть племянник.

— Есть, ваше превосходительство; только похвастать-то нечем было… перед вами.

— Кто же это такой? Одной с тобой фамилии?

— Никак нет, ваше превосходительство; мы с ним разношерстные.

— Кто же такой? — нетерпеливо повторил генерал.

— Светлов ему фамилия, — пояснил Соснин.

Крайнее изумление выразилось на лице представителя местной власти.

— Как! так это тот самый молодой человек, который сидит теперь в остроге по фабричному делу? — быстро спросил он, нахмурясь.

— Точно так, ваше превосходительство.

— Признаюсь, любезный Соснин, ты застаешь своего должника врасплох: я никак не ожидал от тебя услышать об этом господине и не знаю, буду ли в состоянии удовлетворить твою просьбу. Но в каком же смысле ты просишь, чтоб я избавил тебя от него? Мне кажется, это теперь уж и без меня сделано.

— Прикажите ему, ваше превосходительство, немедленно выехать отсюда; прикажите обязать его к тому хоть подпиской… — начал было Алексей Петрович.

— Но это невозможно, любезный Соснин! — нетерпеливо перебил его генерал, — человек находится под следствием, замешан в таком… неприятном деле, — я не могу ничего тут сделать… не имею права; уверен, наконец, что ты и сам согласишься с этим и не будешь больше просить меня о невозможном.

— Нет, стану просить: для вашего превосходительства все возможно, — смело возразил Алексей Петрович.

Представитель местной власти и нахмурился и улыбнулся в одно время.

— Ты ошибаешься, любезный Соснин: ведь я же не бог, помилуй! — заметил он старику, сделав мимо него три-четыре шага по зале.

— Да и я прошу ваше превосходительство не об небесных планетах, — все так же смело отозвался Алексей Петрович.

— Да, но теперь уже оказывается, что ты просишь не о том, чтобы тебя избавить от племянника, а напротив, чтоб его избавить от острога. Не спорю, очень может быть, что он и… прекрасный молодой человек; может быть-с, может быть-с…