— Какой вы смешной! — сказал Владимирко. — А я умею по-вороньи каркать, — прибавил он вдруг.

— Ну-ка, каркни.

Владимирко каркнул очень похоже.

— А вы умеете? — спросил он у брата.

Александр Васильич тотчас же приподнялся на постели, уморительно покачал головой, подражая вороне, и так; мастерски каркнул, что у Владимирки даже слюнки потекли. Он по крайней мере с минуту после этого смотрел брату в рот, признав себя решительно побежденным.

— А сороку… — попросил он.

Александр Васильич не менее мастерски изобразил ему и сороку, даже как-то особенно забавно подпрыгнул для этого несколько раз на постели. Тут уж Владимирко пришел в совершенный восторг и, как бы в знак начавшейся дружбы, вскарабкался на брюхо к брату.

— А ты умеешь, Саша, ракетки делать? — спросил он с замирающим сердцем.

— Еще какие, брат, умею делать-то! — засмеялся Александр Васильич.

— Врешь? — допытывался Владимирко. — А красный огонь… умеешь?

— И красный огонь сделаю.

Красный огонь был для Владимирки своего рода демоническим призраком, преследовавшим его воображение с того последнего фейерверка, на котором он в первый раз увидел этот огонь.

— А ты как ракетки научился делать? — спросил мальчуган с самым живым любопытством, причем его маленькое личико, обыкновенно довольно угрюмое, сияло полнейшим торжеством.

— Сперва прочел в книге, как делаются ракеты; после попробовал сам сделать, раза три испортил, а потом ничего, хорошо вышло.

— А книга эта у тебя есть?

— Нет, не взял с собой.

— А красный огонь тоже по книге научился делать?

— Тоже по книге.

— А из чего он, Саша, делается?

— Ты не. поймешь: в него разные вещи входят, все мудреные названия.

— Ска-а-жи, Саша!.. — уморительно упрашивал Владимирко,

— Ну… азотнокислый стронциан входит, бертолетова соль входит, сернистая сурьма…

Лицо Владимирки мгновенно омрачилось: он смекнул сразу, хоть и смутно, что это уж не чета его селитре. «У-ух сколько!» — подумал он с полнейшей безнадежностью приготовить красный огонь.

— А вот постой, — сказал Александр Васильич, заметив на его лице эту безнадежность, — вон там у меня в чемодане книга есть, в красном переплете, толстая такая… дай-ка ее мне сюда.

Владимирко опрометью бросился к чемодану и мигом досгал оттуда книгу.

— Химия! — не утерпел он не объявить громко, пробежав глазами заглавие.

— Да, химия, — подтвердил Александр Васильич и стал перелистывать книгу.

— Что это значит «химия», Саша? — полюбопытствовал Владимирко.

— Наука такая… Если выучишься ей, будешь знать, из чего, например, соль состоит, — вот что к обеду подают, — как железо получается, отчего оно ржавеет… одним словом, я расскажу тебе когда-нибудь об этом поподробнее, а теперь вот смотри, прочти вот здесь…

«Славная, должно быть, книжка!» — весело подумал Владимирко и с жадностью прочел указанное место, подтвердившее ему слова брата о составе красного огня.

— Ты дашь мне, Саша, почитать эту книжку… а? — попросил он умильно.

— Возьми, да только ты ничего не поймешь в ней.

— Ничего, я почитаю…

— Почитай, почитай.

— А эти… как они называются?.. для красного-то огня… здесь нельзя достать? — опять с замирающим сердцем спросил Владимирко.

— Отчего нельзя достать? В любой аптеке можно купить.

Владимирко пришел было в неописанный восторг, но вдруг подумал о чем-то и омрачился.

— Без лекаря не дадут в аптеке… — сказал он печально.

— Дадут и так, — утешил его брат, — без рецепта только ядовитые вещества не отпускаются, а эти продадут.

— А дорого, поди?

— Не особенно.

— Поди, три рубля, Саша?

Три рубля всегда представлялись почему-то Владимирке роковой финансовой единицей, разбивавшей в прах все его планы и надежды.

— Эк куда хватил: три рубля! — засмеялся Александр Васильич, — разве несколько копеек.

У Владимирки совсем повеселело на душе. Он бесцеремонно принялся тормошить брата, но при этом как-то нерешительно все поглядывал ему в глаза.

— Саша! А, Саша!.. — робко проговорил он, наконец.

— Что?

Владимирко вдруг покраснел весь как рак, застыдился чего-то и мгновенно исчез из комнаты, оставив брата в полнейшем недоумении. Минуты через две он вернулся с какой-то бумажкой в руках, по-прежнему красный как рак, и робко всунул ее Александру Васильичу. Но едва тот стал развертывать бумажку, Владимирко закрылся халатиком, закричал: «Не читай при мне, Саша!» — и убежал снова. Бумажка оказалась запиской, лаконически молившей: «Зделай мне севодни красной огонь». Прочитав ее, Александр Васильич расхохотался до слез.

— Володя! — позвал он громко Владимирку, который, притаясь в соседней комнате, в углу, просто умирал от нетерпения.

— Володя! Поди же сюда! — повторил Александр Васильич еще громче.

Владимирко появился, наконец, в кабинете брата, но с таким сконфуженным и расстроенным лицом, что Александр Васильич и на этот раз не, мог удержаться от смеха, глядя на его комично съежившуюся фигурку.

— Ах ты, проказник этакий! — сказал он, все еще смеясь, и притянул к себе Владимирку за обе руки. — Делать, брат, нечего — надо исполнить.

Владимирко так и запрыгал на месте.

— Сегодня, Саша? а? Сегодня? а? — приставал он к брату, обвив руками его шею.

— Сегодня, сегодня; вот только встану — и распоряжусь.

Владимирко захлопал в ладоши, порывисто чмокнул брата в щеку и опрометью удрал из комнаты. Ему, по всей вероятности, захотелось сейчас же поделиться своей неописанной радостью… кто бы под руку ни подвернулся первый.

Прямым результатом этой нехитрой беседы было следующее: «наилюбезному камердинеру» стало в тот же день доподлинно известно, что у него были и мать и отец, только нехорошие, оттого что выбросили его на улицу; что они, может быть, потом и приходили посмотреть на своего сына, а он их не видал, или и видел, да не узнал. В этот же день «наилюбезный камердинер», к удивлению своему, узнал, что его следует называть «Ваней», а не «Ванькой», потому что он такой же мальчик, как и Владимирко. Вечером, около десяти часов, маленькая зала светловского флигелька осветилась на несколько минут ярко-красным огнем азотнокислого стронциана, — и запиравший ворота работник, пораженный таким необыкновенным освещением в окнах хозяев, заглянув в одно из них, увидел торжественно сидящего на полу, на корточках, Владимирку, смотревшего с широко разинутым ртом на какую-то горевшую перед ним диковинку. Ночью же, когда все в доме спало крепким сном, совершилась никем не подмеченная тайна: Владимирко выложил на ладонь свою маленькую душу и отдал ее старшему брату…

На другой день Александр Васильич с утра собрался с визитами к родственникам, которых у него оказывалось порядочное количество. Старик Светлов с этой целью предоставил в полное распоряжение сына свою только что пред тем подновленную пролетку: ему хотелось, чтобы его старший наследник показался в люди прилично. Когда, перед самым отъездом, Александр Васильич, совершенно уже одетый, вышел в залу, семья не могла наглядеться на своего новоприезжего члена: так наряден показался он ей, хотя и был, по-видимому, одет очень просто.

— Фу, каким ты аристократом, Санька! — первая воскликнула в восхищении Ирина Васильевна.

— Да ведь мы с отцом недаром же ведем свой род от какого-то якутского князька, — отшутился сын.

— Повернись-ка, парень, повернись, — говорил старик Светлов, осматривая сына сзади и спереди и проводя рукой по его изящной бархатной визитке. — Важно!

— А что такая визитка стоит в Петербурге, Саша? — полюбопытствовала Оленька.

— Помнится, что я шестьдесят рублей заплатил; впрочем, с жилетом и с брюками.

— Шутка ли, Санька, какие деньги! Ну, да уж и стоит: как игрушечка сидит на тебе, — сказала Ирина Васильевна.

У крыльца в это время раздался стук подъехавшего экипажа. Александр Васильич заторопился.