— Гм! Так. А непочтению к старшим вас тоже небось там учили? Ты как? силен в этой науке? Чай, тоже кандидат? — сурово сострил Соснин.
— Старшие старшим рознь, дядя, — сказал Светлов, уклончиво.
— Ты, может быть, стесняешься, что меня «дядей» кличешь? У вас ведь, в Питере, кажется, этого не полагается; так ты не стесняйся, пожалуйста: мы невзыскательны, — проговорил Соснин лукаво-саркастически.
— Если бы это меня стесняло, я бы не называл вас так, — сказал холодно Светлов.
— Что ж ты, служить думаешь? — спросил, минуту помолчав, Соснин. Голос его значительно смягчился, но в нем по-прежнему звучала ирония.
— Нет, не думаю, — коротко ответил Александр Васильич.
— Что ж так? Напрасно. Служить выгодно: дали бы тебе, глядишь, какую-нибудь вот этакую светленькую штучку — и кушай ее потом на здоровье, как со службы-то в шею прогонят, вон как твоего отца, — зло проговорил Соснин, ткнув несколько раз смычком в свою золотую медаль. — А, впрочем, можно и каменные дома нажить, коли спина без костей да лапа мясиста, — прибавил еще злее старик.
— А вот вы служите же, дядя…
— Я-то? Служу, племяша, служу… чертовой перечнице!
— Как так? — засмеялся Светлов.
— Да так, что как ее ни нюхай, все в нос бросается… — проворчал сквозь зубы Алексей Петрович.
— Ведь ваша служба, кажется, частная, дядя?
— А не все один бес, что частная, что казенная? — спросил сердито Соснин вместо ответа.
— Так что же, по-вашему, следует делать-то?
— Огороды разводить…
— Как «огороды разводить»? — удивился Светлов.
— А как бабы разводят? Так и разводить. Еще ученый, а спрашиваешь.
— Ну и что ж из этого выйдет?
— А своя репа вырастет…
— Не много же, — улыбнулся Светлов.
— Не много, а все матушку репку петь не будешь… — позволил себе улыбнуться и Соснин.
— Этак вы и меня соблазните с огородов начать, — сказал племянник.
— А ты что намерен производить?
— Да на первый раз хочу уроки давать, а там… увижу…
— С парников, значит, начнешь. Что ж, хорошо: арбузы-то здесь, пожалуй, подороже будут, чем репа, — снова позволил себе улыбнуться Соснин, и в голосе его послышалась нота доверчивости. — Пьешь ты какое-нибудь вино? Али только так, в рюмку смотришь, как другие пьют? — спросил он шутливо у племянника.
— Н… ну, нет, до последнего не охотник, — пошутил, в свою очередь, Светлов, не догадываясь, к чему ведет этот вопрос.
— У меня, племяша, по-военному! — весело сказал вдруг Соснин и мастерски изобразил племяннику, при помощи пальца и рта, как откупоривают шампанское. Потом он быстро встал, засуетился, начал что-то искать глазами на полу, наконец прошел в угол комнаты, нагнулся и что-то поднял.
Александр Васильич, не сразу смекнувший в чем дело, с некоторым удивлением посматривал на старика, который между тем поспешно прошел в переднюю и тотчас же вернулся.
— Что это вы искали, дядя? — спросил у него Светлов.
— Деньги.
— Как деньги? На полу-то? — удивился племянник.
— Я их всегда на полу держу.
— Нет, дядя, вы шутите?
— А то где же ты найдешь лучшее место для этой дряни? — сказал Соснин совершенно серьезно.
— Так-таки на полу и держите?
— Завсегда. Как принесешь их откуда-нибудь, так угол и бросишь.
— Но ведь их вымести могут?
— Гм! Нет, мои порядки здесь твердо знают; а может и выметают… да я, впрочем, никогда не считаю эту дрянь.
— Что вы?! — изумился Светлов.
— Да что их считать! Сколько есть, столько и ладно.
Светлов недоверчиво покосил глаза в один из углов комнаты и действительно увидел на полу несколько медных и серебряных монет; он покосился на другой угол там тоже валялись две-три ассигнации.
— Да вы и в самом деле, дядя, не шутите, — сказал он, протянув руку по направлению валявшихся денег.
— А чго мне шутить, маленький я, что ли? — нехотя ответил Соснин и стал расспрашивать племянника о Петербурге.
Не успели они перебросить несколько слов, как в комнату вошла та самая женщина, которая встретила Светлова при входе сюда. Она несла поднос с двумя стаканами и бутылкой шампанского.
— Что это, дядя, значит?
Александр Васильич с недоумением указал глазами на поставленную перед ним бутылку.
— Значит, пить будем, — коротко пояснил Соснин.
— Так вы для этого спрашивали меня, пью ли я какое-нибудь вино? Для этого и деньги искали?
— А то на кой же бы хрен я стал тебя спрашивать? Ты ведь не на исповедь в мою хату заглянул.
— Но я, дядя, не буду пить.
— Это отчего?
— Во-первых, я никогда в это время не пью, да, кроме того, мне еще надо побывать у других родственников, — сказал Светлов.
— Эка невидаль! Что ж тебя стакан-то съест, что ли?
— Да ведь неловко же приехать к ним навеселе в первый раз.
— А тебе уксусом надо к ним показаться?
Соснин положил смычок в сторону, на стул, и насмешливо принялся откупоривать бутылку.
— Погоди, племяша, шибко-то не скачи! Будет довольно впереди уксусу, — насмотрятся: у семейной-то розы, брат, шипов еще не оберешься… — сказал он, разрывая пальцем проволоку у пробки.
— Зачем непременно такое дорогое вино, дядя… — заметил Светлов, очевидно, не зная, что ему сказать.
— А ты себя дешево ценишь? Ты у меня считал капиталы? — спросил сердито Соснин.
— Все-таки… — затруднился Александр Васильич.
— Эх вы, сорокалетники безусые! — иронически-укоризненно проговорил Алексей Петрович и с шумом откупорил бутылку. — С приездом честь имею поздравить! — шутливо-торжественно прибавил старик, молодецки чокаясь своим стаканом с стаканом племянника.
Александр Васильич поблагодарил и отпил глоток вина.
— Я, племяша, терпеть не могу церемоний, — сказал Соснин, утирая двумя пальцами губы.
— Да разве я церемонился?
— Кто тебя знает: какой ты; вашего брата, нынешних, чтоб раскусить, надо два зуба выломать!
— Будто? Это отчего?
— Оттого, надо полагать, что вас не в одной квашне с нами месили, — захохотал Соснин.
Светлов тоже засмеялся.
— Чудак вы большой, дядя, как я посмотрю, — молвил он, прихлебнув из стакана.
— Что же, брат, делать: во фронте не состоял. А ты вот мне лучше скажи: охотник ты до баб?
— Я очень люблю женское общество, — сказал Светлов, опять не понимая, к чему клонится вопрос дяди.
— Не о женском обществе тут речь, — заметил старик с лукавой усмешкой, — я к тому говорю, что если тебе понадобится когда приютиться с подружкой, так ты меня только предуведомь: я целый день могу в отпуску находиться, да и стенам-то от этого большого убытку не будет…
Александр Васильич слегка вспыхнул.
— Вряд ли, дядя, мне придется воспользоваться вашей любезностью, — сказал он холодно.
— Было бы сказано молодцу, а там хошь век не пользуйся! — закашлялся недовольно Соснин. — А ты что же, толокно на розовой воде разводить здесь думаешь?
— Право, я пока ничего об этом не думаю, — неохотно ответил Светлов.
— Гм! Так. У меня так эти дела по-военному всегда обделывались, — рассмеялся старик.
Вино заметно воодушевило его.
— Как же это? — равнодушно спросил Александр Васильич, очевидно, не интересуясь ответом.
— А вот как. Понравилась мне раз, в Кяхте, градоначальница тамошняя, — я еще тогда совсем сизоперым ходил, лет двадцать пять мне было. Полюбилась бабенка, да и на-поди! Бывало, как только новые товары придут, — а я тогда в приказчиках сидел у одного купца, — я сейчас к ней… материи показывать. Маска у меня тогда была не эта. — Соснин лукаво посмотрелся в зеркало. — Смекнула, должно быть, баба, что парень того… давай глазами поворачивать, как я приду. А благоверный-то ее больше на службе развлекался. Бегал я, бегал к ней — тошно стало, хоть душу выложи. Взял раз, махнул на колени, да и объяснился. — Соснин молодецки прищелкнул пальцами. — Куда тебе! И ногами и руками… Такую пыль подняла, что я с переполоху-то чуть в окошко не выскочил! Только уж как домой прибежал — вспомнил, что «мерзавцем» окрестила. «Так ты, думаю, для чего же глазами-то ворочала? Постой!» А кровь во мне вот так, знаешь, и кипит-кипит. Раз, вечерком, подкараулил я, что царевна-то моя одна-одинешенька в тереме, захватил с собой пистолет, да и махнул к ней, через окошко, прямо в спальню. Как сейчас помню, — сидела, книжку читала. Небось побледнела вся, как меня, добра молодца, увидала, — и закричать не могла. А я, не будь робок, да пистолет-то ей в грудь, в упор, и приставил. «Если, говорю, вы сейчас же не того… — Понимаешь? — тут вам и дух вон!» Что ж ты думаешь? Чего только душа просила, все получил… А ведь пистолет-то, племяша, был не заряжен! — окончил Соснин, угрюмо захохотав.
