Гнедой пони Ники, прискакавший в одиночестве в конюшню, вызвал там настоящий переполох. К тому времени когда Кимо приехал на ранчо, Остин Палмер с группой помощников уже садились верхом — очевидно, собрались отправиться на поиски Ники. Все они бросились навстречу Ники и Кимо.

Палмер быстро взял ситуацию под контроль. Не прошло и получаса после его звонка, как на газон перед хозяйским домом уже садился медицинский вертолет. Через несколько минут он вновь поднялся в небо, неся на борту Ники и ее дядю. Они летели в медицинский центр в Хило.

Как только вертолет исчез из виду, Кимо вновь сел на коня и поехал к тому месту, где обнаружил Ники. Там он подобрал свое седло и направился к лощине, о которой говорила девушка. Ее седло валялось неподалеку. Кимо соскочил на землю и внимательно осмотрел его.

Седельный ремень с правой стороны растянулся. Похоже, Ники затянула подпругу с левой стороны и даже не посмотрела на правую. На ее беду, и ремень и стежки на нем растянулись, так что малейшее движение могло разорвать его.

Кимо нахмурил брови. Кожа была хорошей, но стежки, сделанные вощеными нитками, перетерлись. Вот только подпруги обычно перетираются у стремян, а не под седлом.

Взяв в руку стремя, он немало удивился. Стежки, похоже, были сделаны лет десять назад, но все они были целы! Кимо сравнил стремя с седельным ремнем и лишь тут заметил, что кожа, из которой он сделан, сильно отличается. Возле перегнивших ниток седельного ремня она лоснилась.

Кимо потер ремень пальцем и обнаружил, что он был таким мягким, словно его совсем недавно промазали маслом. Поднеся ремень к носу, он почувствовал сильный запах костяного масла — именно им в конюшне натирали кожу, чтобы она лучше сохранялась. Стало быть, из-за костяного масла стежки попросту сгнили! Но почему они сгнили только на седельном ремне и нигде больше?! Это было странно.

Поднявшись на ноги, Кимо взял седло Ники и вскочил на своего коня. Если бы у такой опытной наездницы, как Ники, перетерлось стремя, она испытала бы всего лишь небольшое неудобство. А вот расслабившаяся неожиданно подпруга могла бы стать причиной гибели даже самого лучшего всадника.

Итак, Ники повезло. При таких падениях люди обычно ломают себе шею. Нет, что-то тут не сходится.

Взяв в руки перетертый седельный ремень, он тщательно осмотрел масляное пятно. И тут Кимо пронзила дрожь — так потрясла его внезапная догадка. А что, если масляное пятно появилось тут не случайно? Что, если кто-то нарочно налил сюда побольше костяного масла? Чтобы нитки сгнили?

Господи!.. Если кто-то задумал испортить седло Ники, то он не смог бы избрать более изощренного способа. Вернувшись на ранчо, Кимо бросил седло Ники в комнату, где хранилась вся упряжь, и остался в конюшне до вечера.

Около семи часов медицинский вертолет вернулся. На ранчо почти никого не было. Прищурившись, Кимо увидел, как Остин выпрыгнул из вертолета и повернулся, чтобы помочь Ники. Ее рука была перевязана. Навстречу им выбежала Мэлия, и вскоре они втроем скрылись в доме.

С Ники все было в порядке — пострадала лишь ее рука. И снова Кимо подумал о том, что Ники родилась в рубашке.

Зайдя в раздевалку, примыкавшую к кабинету его отца, Кимо ополоснулся в душевой кабине, а затем вернулся в конюшню. Темнело. Со всех сторон раздавалось мирное посапывание лошадей; некоторые из них во сне постукивали копытами. Все было таким мирным — до того мгновения, пока в дверях не появился Остин Палмер.

— Твой отец в офисе? — спросил он.

Кимо остановился перед Палмером и посмотрел тому в глаза. Признаться, он никогда не любил Остина, и особенно тот его раздражал, когда говорил таким вот начальственным тоном.

— Он ушел домой, — ответил Кимо. — А почему вы его ищете?

— Почему?! — загремел Остин. — Я тебе покажу почему! Потому что моя племянница могла сломать шею так же легко, как сломала руку!

— Согласен. Но какое отношение это имеет к моему отцу?

Глаза Палмера опасно блеснули.

— Она сказала, что у нее перетерлась подпруга, а твой отец тут старший! Поэтому за упряжь отвечает он!

— Перетерся седельный ремень, а не подпруга, — поправил его Кимо. — Но мой отец тут ни при чем. Никто не относится к упряжи с таким вниманием, как он.

— Неужели! Тогда объясни мне, как в конюшне появилось такое старое и негодное седло, что его ремни рвутся, как нитки?

— Они не порвались, — возразил Кимо. — Нитки в одном месте прогнили.

— Да что бы там ни было! — взревел Остин.

— Тем не менее мой отец в этом не виноват. Я сам осмотрел все стежки, мистер Палмер. Это могло произойти из-за того, что ремни смазали костяным маслом.

Палмер оторопел.

— Ты хочешь сказать, что кто-то сделал это намеренно? Не могу поверить, Кимо.

— Все остальные стежки абсолютно нормальные. Вы можете убедиться в этом сами, мистер Палмер.

— Знаешь что? Мне кажется, ты выгораживаешь своего папашу!

Кимо напрягся как струна.

— Отца нет нужды выгораживать, — спокойно сказал он. — Всем известно, что он прекрасно справляется со своими обязанностями.

Не обращая внимания на его слова, Палмер сменил тему разговора:

— Кстати, я хотел сказать тебе еще кое-что, Кимо. Конечно, спасибо за то, что привез Ники сегодня, но отныне держись от нее подальше. Может, все вокруг и слепы, как летучие мыши, а у меня зрение хорошее. Ты сохнешь по ней, и если не сможешь сохранять дистанцию, то считай, что песенка твоя спета — я об этом позабочусь. Мне наплевать на то, сколько поколений твоих предков работали на ранчо!

Когда Остин замолчал, Кимо дрожал от ярости.

— Я ясно выразился? — рявкнул Остин.

— Предельно, — процедил сквозь зубы Кимо. — Но вам не придется останавливать меня, мистер Палмер. Я уеду.

Выйдя из конюшни, Кимо, ничего не видя перед собой, побрел на стоянку машин ранчо. Вскоре Остин вышел из конюшни вслед за ним и направился в дом.

Четверг, 9 июня

— Я просто схожу с ума, — заявила Ники.

Облокотившись на стол, Мелроуз посмотрел на нее. Высунувшись в окно, Ники глазела на конный двор. Лучи вечернего солнца играли в ее платиновых волосах; одеяние с цветами — такое короткое, что его едва ли можно было бы назвать платьем, — оставляло открытыми ее плечи; накрахмаленная белая косынка поддерживала сломанную руку.

— Перелом срастется недели за две, — заметил Мелроуз. — И ты будешь по-прежнему в форме.

— Дело не только в переломе.

— Твое настроение изменится, когда с рукой все будет в порядке. А пока почему бы тебе не заняться чем-нибудь приятным? Ты ведь не забыла, куда мы собирались пойти, не так ли?

Ники с улыбкой посмотрела на него через плечо. Каждый год во второй уик-энд июня в гавайских деревушках у подножия гор устраивался Mauka Ho'olaule'a — веселый праздник. Туда приезжали клоуны, акробаты, лихие наездники; в многочисленных палатках продавались изделия местных мастеров и блюда, приготовленные полинезийскими поварами. Везде звучала музыка, все танцевали. Мелроуз любил бывать на этих праздниках, и с тех пор, как Ники исполнилось шесть лет, непременно возил ее на торжественные открытия.

— Я не забыла, — промолвила она. — Жду не дождусь, когда праздник начнется.

Но едва Ники отвернулась к окну, как ее улыбка погасла. С того дня как она сломала руку, к ее обычному чувству беспокойства добавилось что-то новое, что омрачало ее дни и не давало спать по ночам.

Конный двор постепенно наполнялся пастухами, возвращавшимися с работы. Ники, сама того не замечая, искала среди них всадника на пегой лошади — до тех пор, пока не вспомнила, что Кимо больше нет среди них. Отойдя от окна, девушка подошла к Мелроузу, хмуря брови.

— Что ты слышал о Кимо? — спросила она.

— Ничего такого, чего бы не знала ты. Его зазвали на свое ранчо Паркеры — он для них лакомый кусочек. Насколько я понял, Кимо будет выступать в родео на празднике от их имени.