Сопровождал нас унтер–офицер пехотинец. «Братцы, тут за кустами окопы, тут казаки лежали, да подались домой, тут и устраивайтесь. Как рассветет, так увидите, что Арабатская стрелка прямо перед вами. Ну и ждите! Счастливо!» — и ушел. Никаких окопов не видим, снегу больше метра насыпало, и кусты почти завалены. С рассветом действительно мы осмотрелись и устроились — просто в снег закопались, за кустами для пулеметов выбрали удобные позиции. Уже с раннего утра была слышна канонада прямо перед нами — это отбивался «Терец» из последних сил своей команды, и последними снарядами… И отбили все атаки красных… Так мы пролежали в снегу, все на стрелку смотрели и ждали прорыва… Слева Сиваш — Гнилое море, справа замерзшее Азовское море. Всюду бело и абсолютная тишина у нас; только канонада оттуда слышна издалека — и когда смолкла, тогда нас и вернули на базу.
Да, благодаря этой поездке «в окопы» на Пасху был у нас пир горой на базе: сюда в тот поселок, что проезжали — артельщик наш вместе с поваром: не раз заезжали и всякого добра съедобного по знакомству приобрели. Все главным образом «за соль» — это была лучшая валюта. А добыча соли была на другой стороне Сиваша, там, куда мы в дозор вечерами ходили…
На постройку вернулась только путевая команда, а мы стали опять по ночам выезжать к мосту боевым составом; знали, что у Перекопа шли бои, ожидалось, что и здесь красные будут шевелиться. Но на полуострове у станции Чонгар, за мостом, никого не было, мы ходили в разведку. Пусто!
Однажды ночью с нашим командиром приехали офицеры, ходили вниз, где лежала форма моста, — и «остались очень довольны», как нам сказал Окишев. Через пару дней половина путевой команды стала являться к нам с составом платформ, нагруженных балками, шпалами и инструментами. Этот состав по соседнему пути подгоняли к самому мосту. Разгрузка шла в полной тишине и с запрещением курить. С той поры, что сюда гнали материал, нас четверо с легким пулеметом ходили на ту сторону в дозор. И оттуда ничего не было слышно, что у нас шла работа; еще до того, что начинало светать, рабочего поезда как не бывало! Днем вся команда спала, а ночью выезжала опять. Мы уже знали, что есть приказ: «Мост на Сиваше восстановить!» И каждую ночь кипела работа; каждую ночь когда мы возвращались из дозора, то видели, что прибавилось. Действительно, «все остались довольны» — Сиваш, как таковой, мелкий, и форма моста чудесно легла на дно так, что просто на форме можно было начинать укладку сначала длинных шестиметровых балок и затем на них поднимать целый ряд клеток из шпал, клетки между собой связывались балками, и все крепилось железными скобами. Кругом уже была яркая зелень, цветы.
Не мешали нам в этой работе, поразительно — красные были на ст. Джилук и дальше на север. Здесь на ст. Чонгар нам было знакомо все — просто как ничья земля! Однажды ночью мы обнаружили там у выходных стрелок три вагона. Осторожно открыли — полно бумаги, газет советских. Утром вернулись на базу — к этому времени уже закончили мост! — только мы собрались, кто‑то ворвался к нам в вагон с газетой: «Смотри, твой отец нашелся!» — «Где, что ты?» — «Вот, в газете написано: отряд белых, отступавший из Одессы, пришел к Днестру. Артиллерией командовал полковник Липеровский». [160] — «Ну и…» — «Что дальше? На другом берегу Днестра румыны. Что было дальше?» — «Да, верно, это не сказано, что дальше». Так я узнал, что папа ушел из Одессы. А что было дальше?..
Это я узнал только через два года, и то схематично, не полно; а через пятьдесят лет с лишком мне были написаны все подробности ухода из Одессы папиным адъютантом Ник. Кир. Мациевичем. Уход, переход через Днестр, плен у румын, его благополучный исход и — Белград. Югославия. Затем Польша… В Одессе обещали батарею, да так и не успели организоваться, как пришлось уходить…
В. Альмендингер
ОРЛОВЩИНА[161]
В половине декабря группа генерала Слащева (3–й армейский корпус [162] и другие части) отошла на крымские перешейки. На перешейках было мало жилья, зима была жестокая (мороз до 22°С), наши и красные части были мало приспособлены к позиционной войне. Войска на фронте истекали кровью, и требовались подкрепления. Между тем во всех городах Крыма к этому времени скопилось большое количество офицеров и солдат — больных, раненых, выздоравливающих после болезней и ранений. Кроме того, было много лиц, скрывавшихся от фронта. Было необходимо привлечь в строй возможно больше людей. Генерал Слащев, будучи в двадцатых числах 1919 года в Севастополе, предложил герцогу С. Лейхтенбергскому, князю Романовскому, прикомандированному тогда к штабу командующего Черноморским флотом, «состоять при нем» для связи с морским командованием. Штаб флота согласился отпустить князя, и позже, после переговоров с князем, генерал Слащев, как «начальник обороны Крыма», назначил его «заведующим корпусным тылом и формированиями».
Интересный момент, характерный для Слащева и тогдашней обстановки, сообщает князь. Перед тем как случилось его назначение, произошло, по сообщению князя, следующее. Генерал Слащев, приехавший в Севастополь, остановился в гостинице «Кист». Рано утром князь был разбужен, и явившийся к нему капитан Мизерницкий, [163] начальник конвоя генерала Слащева, передал просьбу генерала прибыть к нему в гостиницу. «Войдя в апартаменты генерала, вижу его быстро идущим ко мне навстречу, и, остановившись в трех шагах от меня, рапортуя по уставу, он представляется мне, — пишет князь. — Признаюсь, я смутился. Но этого, видимо, оказалось генералу мало, и он, все так же официально, стоя навытяжку, вдруг говорит: «Предлагаю Вашему Высочеству взять оборону Крыма в свои руки, мой корпус всемерно вас поддержит, с моряками я сговорюсь. Армия разваливается. Ей нужно новое имя — имя, связанное с Добровольческой Армией и с прошлым нашей Империи». Я поблагодарил генерала за внимание и категорически заявил ему, что я к такой роли не только не подготовлен, но и не представляю себе, как такая идея могла прийти ему в голову. «Из всех Вы единственный, который остался с нами, все… ваши за границей, за границей и Великий Князь Николай Николаевич — Ваш отчим, которого мы ждали. К кому же нам обращаться? К тому же мы вас знаем по Николаеву, мы вас оценили и полюбили». Я повторил мой категорический отказ от предложенной мне великой чести и также категорически просил Слащева оставить этот разговор между нами, что генерал мне и обещал».
По уговору с генералом Слащевым князю предстояло: «1) усилить личный состав корпуса путем мобилизации; 2) усилить его артиллерию морскими орудиями; 3) согласовать работу «разведок» и 4) деятельность Края с насущными потребностями Армии, защищающей подступы к Крыму». 24 декабря князь отбыл из Севастополя в Симферополь (временно), как пишет князь, «для организации связи с Управлением Края, мобилизации военнообязанных и волонтеров, из состава которых и должен был образоваться «енный» Крымский отряд, который должен был влиться в ту или другую группу наших войск образовывавшегося Крымского фронта (на Перекопе и на Чонгаре)».
Между прочим, в своем сообщении князь отмечает интересную подробность: «Еще при наших встречах в Севастополе я просил «моего» генерала точно установить приказом: а) наименование и предел полномочий моей должности, б) прислать в Симферополь хотя два взвода, которые служили бы мне опорой и стержнем мобилизующихся частей, в) связаться с элементами его разведки, дабы и мне быть в курсе дел… Все это было мне обещано, но не выполнено, благодаря чему я оказался в этом городе скорее туристом, чем начальником весьма ответственного военного образования».
Очутившись в незнакомом ему городе, князь отправился на поиски ротмистра Муфти–Заде, [164] которого он знал давно по Ливадии, когда эскадроны Крымского Конного полка были там на охране. Вот как описывает князь свои первые шаги в Симферополе: «Муфти–Заде принадлежал, как мне говорили, к знатной татарской семье, к тому же состоятельной и в Крыму хорошо «котировавшейся». Он меня сразу же пригласил поселиться у него на дому. Таким образом я вошел в его семью и мог присмотреться к ее быту и уюту.
