— Ты что, устал?

— Не то чтобы слишком. Но дело в другом. После того, как включилось… гм… освещение, прошло уже больше десяти часов. Мне интересно, когда оно здесь выключается?

— Вопрос интересный. Мы не знаем, какой здесь суточный цикл. Но если свет погаснет, сделаем палатки и заночуем.

Мы идем еще два часа, но освещение по-прежнему дневное. Самого солнца не видно, оно закрыто сплошной облачностью. Но видно все как в пасмурный полдень. Река, русло которой до этого было почти прямым, начинает прихотливо извиваться. Мы вынуждены иногда срезать излучины, а иногда далеко обходить повороты. Вот русло в очередной раз сворачивает влево. Мы намерены спрямить себе путь, но то, что обнаруживаем через полсотни метров, заставляет нас остановиться и задуматься.

Вдоль берега реки каменистая почва поросла мхами и лишайниками. Местами они растут довольно густо, почти сплошным ковром. И в таком ковре мы замечаем тропинку. Видно, что ею пользуются по крайней мере несколько раз в день. А Наташа даже находит неподалеку от тропы старый окурок самокрутки.

Рассматриваю местность через бинокль в прозрачном щитке шлема. Русло реки образует здесь широкую дугу радиусом около двух километров. Тропа уходит куда-то в центральную часть этой дуги. Метров через пятьсот начинается густой кустарник. Не ивняк с радиоактивной паутиной, а обыкновенный кустарник. Не то смородина, не то низкорослая калина. А за кустарником видны деревья. Не те «пьяные» деревья-хищники, а простые осины, клены и еще какие-то. Решительно сворачиваю налево и иду вдоль тропы. Петр шагает за мной, дослав на всякий случай патрон в ствол автомата. Логично. В этом лесочке можно встретить кого угодно. И этот кто угодно может отнестись к нам тоже как угодно.

Мох и лишайник начинают чередоваться с травой. Мне кажется, что за деревьями просматривается какое-то сооружение. Проходим еще немного. Точно! Деревья расступаются, и перед нами открывается широкая поляна.

За высокой каменной оградой стоит длинное двухэтажное строение с плоской, поросшей мхом крышей. Длинные низкие окна, прорезанные по всему периметру второго этажа, напоминают бойницы. А может быть, таковыми они и являются. В дальнем от нас конце здания сооружена башенка высотой около двенадцати метров. В верхней её части имеется огороженная площадка, перекрытая трёхскатной остроконечной крышей. Из-под крыши на площадку что-то свисает, а шпиль над башенкой венчает треугольник вершиной вниз.

Тропинка заворачивает влево и ведёт нас вдоль ограды. Мы идём мимо стены, сложенной из мелких камней, схваченных глиняным раствором. Так же, Но из камней покрупнее, построено и здание за оградой. Проход за ограду, расположенный с дальней стороны, забран деревянными подъёмными воротами, выполненными из жердей толщиной в руку. Приглядевшись, мы находим нехитрое подъёмное приспособление и вращаем ворот. Заслон со скрипом поднимается.

Осторожно проходим за ограду. Двор пуст. Никого и ничего. Только в углу колодец, ограждённый каменным кольцом. Заглядываю туда, воды не видно. Кидаю в колодец мелкий камешек. Глубоко, однако. Немало времени проходит, прежде чем до меня доносится плеск воды.

В торце здания, прямо посередине, имеется высокая, но узкая дверь из необструганных, потемневших от времени досок. Она не заперта. Открываем её и попадаем в узкий тёмный коридор, тянущийся вдоль всего здания. С обеих сторон имеются пустые дверные проёмы, через которые в коридор проникает слабый свет. Если бы в проёмах имелись двери, я бы назвал эти помещения двухместными камерами. Они узкие, как пеналы. Справа и слева от входа — ничем не покрытые каменные лежанки. Расстояние между ними не более полуметра. Под самым потолком — низкое окно-бойница. Оно уходит и в соседнюю «камеру». Больше в этом помещении ничего нет.

В самой середине коридора мы обнаруживаем два значительно больших помещения. Центральную часть каждого из них занимают длинные возвышения, сделанные из такого же камня на глиняном растворе. Столы, надо полагать. У стены выложен очаг. Рядом стоят два котла. В очаге зола и еще не остывшие

угли. Интересно, где хозяева этого дома?

— Мир вам, братья! — слышится сзади негромкий спокойный голос.

Хроноагенты хреновы! Даже не заметили, как он подошел. Позади нас в дверном проёме стоит человек среднего роста и сухощавого телосложения. На нём тёмно-зелёный длинный балахон, перехваченный широким черным поясом. Лица не видно, оно скрыто глубоким капюшоном. На полу, у ног пришедшего, лежит объёмистый мешок. От него пахнет рыбой.

— Мир и тебе, брат, — отвечаю я по-итальянски.

Именно на таком языке прозвучало приветствие. Пришелец поднимает левую руку, и из широкого рукава появляется узкая кисть, затянутая в такую же, как и балахон (или ряса?), тёмно-зелёную перчатку. Двумя пальцами пришелец очерчивает в воздухе знак в виде треугольника вершиной вниз. Он поднимает мешок и направляется к очагу. Мы расступаемся, давая ему дорогу. Бросив мешок возле большой деревянной плахи, пришелец обращается к нам:

— Я отец Сандро, примас этой обители.

Еще один отец! Не слишком ли много разных личностей пытается меня, сиротку, усыновить за последние сутки? Стоп! А не родственник ли он отцу Таканде? Ряса. Глубокий капюшон. Перчатки. Отец. Увидеть бы его лицо… Но надо бы представиться.

— Я Андрей…

— Не надо, — прерывает меня отец Сандро. — В обителях Триединого и Великого никто не спрашивает путников, как их зовут и кто они такие. Всякий нуждающийся в отдыхе, крове и пище, находит здесь приют и всё необходимое. А потом идёт дальше. И никто не в праве интересоваться, кто он, откуда пришел и куда идёт. Если он сам не пожелает всё о себе рассказать.

— Ну, мы-то как раз никаких тайн не имеем, — бормочу я и замолкаю.

Хороший обычай. Он по крайней мере даёт мне возможность не изобретать какое-нибудь Загорье, откуда мы якобы пришли. Попробуйте объяснить этому отцу Сандро, откуда мы грядем, куда свой путь вершим. Я вижу, что Лена тоже насторожилась и внимательно смотрит на отца Сандро, стараясь пытливым взглядом проникнуть в глубокую тень капюшона. А отец Сандро, не обращая внимания на мои слова, вываливает из мешка на плаху груду рыбы и снимает со стены большой разделочный нож.

— Я не могу предложить вам мясной пищи, но скоро будет готова похлёбка и жареная рыба. Вон вёдра, сходите к колодцу за водой. И пусть кто-нибудь принесёт дрова, они у заграды, справа от входа. И разожгите очаг.

Всё ясно. Провизия наша, работа ваша. Всё справедливо. Мы отправляемся за водой и дровами, но тут неприятная мысль приходит мне в голову. Я возвращаюсь, но Лене, видимо, эта мысль тоже не даёт покоя, и она спрашивает:

— Отец Сандро, эту рыбу вы наловили в реке?

— Что ты, женщина! В этой реке даже лягушки и пиявки не водятся. В трёх старах отсюда есть озеро, и я там развожу рыбу.

Мы успокаиваемся, а отец Сандро берётся за нож и, чтобы лучше видеть, откидывает свой капюшон на плечи. Тут уж я успокаиваюсь окончательно. Ничего общего ни с отцом Такандой, ни со святым Могом, ни с Фарбером, которого нам показывала Кора. Отцу Сандро не более тридцати лет. У него вполне земное, человеческое, хотя и худощавое, можно сказать, аскетическое лицо. Но главное — глаза. Это обычные человеческие глаза. Смотрят они дружелюбно и даже немного весело. Этот человек явно не из числа «прорабов перестройки». Я облегченно вздыхаю и иду за дровами.

Через час отец Сандро приглашает нас к столу. Перед каждым из нас стоит большая глиняная миска с дымящейся ухой, густо посыпанной зеленью. Посередине стола — глиняные блюда с крупно порезанными кусками хлеба из муки грубого помола и такие же блюда с жареной рыбой. Кроме того, на столе стоят глиняные кувшины, один на двоих, и глиняные кружки. Отец Сандро встаёт во главе стола, скороговоркой читает молитву, из которой я ничего не могу уловить, кроме отдельных слов. Прочитав молитву, он благословляет трапезу знаком треугольника и первым садится за стол.