— О! — сказал он, но в его исполнении это «О!» прозвучало совсем не так, как у Агаты. — О! — повторил он. — А ты что здесь делаешь?

— Я пришла за физикой, — в очередной раз покорно объяснила Клаудиа.

— Отлично! В таком случае мы сразу займемся повторением! — заявил Ясек тоном, исключающим какие бы то ни было возражения.

— О боже! — застонала Агата. — Ты ее натаскиваешь по физике?

Я почувствовала, как подо мной подгибаются ножки кровати. Ясек в роли толкователя закона Ома! Такую новость мы с Агатой не могли переварить спокойно.

— Лучше ты сначала расскажи про пани Рудзик, — напомнила Клаудиа.

— О чем ты собираешься рассказывать? — спросила у Ясека Агата. — По-моему, сегодня у нас на польском ничего интересного не было.

— Ты что? Может быть, ты просто не заметила?

— Может быть, — кротко согласилась Агата.

Ясек пристроился на подлокотнике кресла, в котором сидела Клаудиа-Комета, взмахом хвоста полоснувшая Агату по самому сердцу.

— На этот раз за названием дело не станет, — объявил Ясек. — Я еще по дороге придумал: «Почетное последнее место». Годится?

Не стану скрывать: я люблю быть первым. Это приносит мне моральное удовлетворение. На тренировках я из кожи вон лезу, лишь бы не отстать от других. Думаю, что ничего постыдного в этом нет — к соперничеству в спорте все так относятся; сегодня одному посчастливится занять первое место, а завтра другому, только и всего. Но в жизни все иначе. Сплошь да рядом бывают случаи, когда я бы охотно закрепил за собой почетное последнее место.

Сегодня у нас в классе произошел именно такой случай. Пани Рудзик несколько дней назад сломала руку; ей наложили гипс от кисти до локтя, и так она пришла в школу. Стоит ли говорить о том, что Генек Крулик помирает от зависти и ужасно сокрушается: как это не он, а пани Рудзик поскользнулась на огрызке соленого огурца. Генек даже облазил весь коридор в поисках этого огрызка, но, видимо, уборщица к тому времени успела подмести, отняв у бедняги заманчивую возможность поскользнуться и сломать руку или ногу. Впрочем, я вовсе не о том собрался рассказывать, это так, лирическое отступление. Значит, сегодня пани Рудзик пришла с рукой и гипсе и с ходу объявила, что у нас будет контрольная, потому что во время контрольной в классе тишина, и хотя тридцать человек вынуждены страдать и мучиться, по крайней мере одному удается посидеть спокойно. С этим нельзя было не согласиться: после несчастного случая с соленым огурцом покой нашей учительнице был и в самом деле необходим.

Когда наконец закончилась наша схватка с Анджеем Радеком[8], в которой, он, надеюсь, не очень пострадал, хотя мы над ним здорово поиздевались, пани Рудзик спросила, не согласится ли кто-нибудь помочь и отнести к ней домой наши классные тетради. Тем самым был дан старт к цели, которая меня привлечь, естественно, не могла. Однако весь наш класс воспылал желанием оказать пани Рудзик эту услугу, и все кинулись в атаку на бедные тетрадки с дикими воплями: «Я отнесу!.. Нет, я!.. Я первый предложил!.. А вот и нет, я первая!..» Если б я был уверен, что эти возгласы — проявление необычайной доброты и отзывчивости, я бы безусловно присоединился к остальным, громче всех крича: «Неправда, я первый!», но поскольку я сильно в этих добрых намерениях сомневался, то сел сбоку, наблюдая, как развиваются события. Поглядев на меня, Рысек с возмущением заявил:

— А все-таки ты, Ясек, лентяй и эгоист! Переутомиться боишься, что ли? В баскетбол ты, кажется, часами можешь играть!

И, сделав мне внушение, ринулся в гущу схватки. Учительница доверила тетрадки Ирке. Ирка направилась к двери, и физиономия у нее была такая, точно она держала в руках комплект орденов для ветеранов за безупречную службу, а не наши будущие двойки. И тогда тот же Рысек сказал презрительно:

— Ну конечно, опять Иренка! Первая подлиза в классе! — и посмотрел на Ирку так, точно она была страшней Медузы Горгоны.

Хотя я уверен, что если бы Рысеку удалось первым дорваться до тетрадей, он бы прошествовал по классу с таким же выражением лица и ни на минуту не усомнился, что имеет полное право задирать нос.

Ну скажи, почему так трудно уловить разницу между простым желанием помочь человеку и подхалимством? Помогать я готов, но подхалимство — это гнусность. Таким способом завоевывать первенство я не желаю. В нашем классе подлиз без меня хватает. Одни действуют в открытую, другие потихоньку, чтобы никто не заметил. Мало того: подлизываются некоторые родители — и хуже, по-моему, ничего быть не может. Переться с дарами, когда твоему чаду грозит двойка в четверти, — позор!

Впрочем, у нас в школе учителя обычно отказываются от подарков, и многие даже подымают шум. Только физкультурник однажды без лишних слов взял подношение.

— Спасибо! — сказал он. — Вы это зря делаете, но уж раз принесли, давайте.

Я сам слышал, как он это говорил пани Цеберкевич, когда та совала ему шоколадный набор. А спустя два дня заставил ее разлюбезного сыночка Метека прыгать через козла; когда же этот размазня после нескольких попыток прочно оседлал снаряд, влепил ему пару и даже шоколадкой не угостил в утешение. Полагаю, он таким способом хотел доказать пани Цеберкевич, что конфеты к прыжкам через козла не имеют ни малейшего отношения! Наш физкультурник — настоящий педагог, он, если надо, и родителей может кое-чему научить. Мне же лично становится тошно, когда я вижу, как один человек охмуряет другого, подсовывая разные подарочки.

Я посмотрела на Клаудию. Она внимательно слушала рассказ Ясека, не отрывая глаз от своей брошки, которая все еще лежала у меня на одеяле и поблескивала в солнечных лучах, точно янтарная.

— Пошли, Комета! — сказал Ясек и легонько потянул ее за косу. — Пошли, я тебя погоняю по электричеству.

Я видела, как Клаудиа судорожно проглотила слюну, как задрожали у нее ресницы, но она так и не решилась на меня посмотреть. «Нет, — подумала я, — умом она все-таки не блещет, иначе ей бы в голову не пришло, что я могу ее обвинить в подхалимстве!»

Бедная Комета сидела против меня с таким подавленным видом, точно она неожиданно повстречалась на своей орбите с чужеродным небесным телом, которое может запросто ее уничтожить.

— Передай мне это, Ясек! — поспешила сказать я.

Взяв у него из рук брошку, я приколола ее к пижаме.

И только тогда Комета осмелилась поднять голову.

— С кем только не столкнешься в космосе, — прошептала я, но, кажется, никто меня не услышал.

Ясек ничего не понимает в детях. У Глендзена очаровательная сестричка! Вчера, когда Агата читала мне письмо от дяди Томека, неделю назад уехавшего отдыхать в горы, а Ясек трудился над афишей к первомайскому вечеру, в дверь позвонили.

— Кого это черт принес? — в недоумении воскликнула Агата и побежала открывать.

По ее радостным возгласам нетрудно было догадаться, что черт принес кого-то вполне подходящего. В самом деле: на пороге моей комнаты появился Анджей Глендзен. В руках у него был довольно большой сверток, по форме напоминающий блинчик с творогом.

— Это моя сестра, — представил Анджей содержимое свертка. — Ей сегодня исполнилось три недели!

Пришел мой черед восторгаться и произносить слова, которые лишь в ничтожной степени могли передать мое восхищение. Внезапно у меня с языка сорвался вполне законный вопрос.

— Послушай, Анджей, — спросила я, — а твоя мама знает, что ты потащил ее к нам?

— Скажешь тоже! — Анджей смерил меня презрительным взглядом. — Мама понятия не имеет. Она пошла к врачу. Мы остались одни, и я подумал, что другой такой случай не скоро представится. Магда не проболтается, даже если б хотела. Хотя она уже пытается кое-что говорить. Представляете: сижу я вчера с ней рядом, зубрю историю и вдруг слышу «Гуууу!».