— Чем тяжелее, тем лучше, — решительно заявила Агата. — Не знаю, почему я должна помнить только о ваших мытарствах и забыть трогательные истории о том, сколько радости вам доставляла пустая картошка к обеду и черствый хлеб с редиской, или что-то в этом роде, на ужин, — обиженно закончила она.

— Агата права, — неожиданно вмешался в разговор Ясек. — Пора, в конце концов, решить, были вы тогда счастливы или нет. Я думаю, что были, и поэтому мне тоже не по душе затея с квартирой. Я хочу быть таким же счастливым — разве я не имею на это права?

— Не слушай, что они болтают! — крикнула мама. Это восклицание предназначалось для папы. — Чепуху всякую, лишь бы языком молоть! Вечно они всем недовольны. Из принципа!

— Вовсе нет! — возмутилась Агата, и я почувствовала, что вскоре мою сестру торжественно отправят в ванную. — Мама нас не понимает! Вот вы, взрослые, недовольны нашим поколением, говорите, что мы пришли на готовенькое, верно? Так ведь вы сами нас портите — сдуваете пылинки, шагу не даете сделать самостоятельно!

— Она права, — гробовым голосом изрек Ясек. — Кое-какие трудности на пути нам бы не помешали.

— Какие трудности, что ты плетешь? Мы говорим о жизни, а не о туристском походе, — вмешался папа. — Ты же не знаешь цены деньгам — разве бы ты сумел скопить на квартиру? Да ни за что! Сомневаюсь, что тебе когда-нибудь удастся отложить больше пятидесяти злотых!

— Если ты считаешь, что на твоем пути должно быть больше трудностей, изволь ежедневно ходить за покупками. Надеюсь, тебе известно, что каждый вечер я приношу по пять-шесть килограмм. Я готова отказаться от тяжелых авосек после целого рабочего дня, — резко бросила мама.

— Я не авоськи имел в виду, — буркнул Ясек. — Я говорил о квартире.

В результате он первый вылетел в ванную. Агата осталась одна на поле боя.

— Вы даже не в состоянии оценить, что папа для вас сделал, — с горечью заметила мама.

— Мы ценим… — тоненьким голоском пропищала Агата.

— Вы цените! Это очень заметно! — иронически воскликнула мама.

— Есть такое латинское выражение, — папа говорил уже гораздо спокойнее, — над которым тебе бы не мешало задуматься: fontes ipsi sitiunt, что означает: даже источники страдают от жажды. Интересно, приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что и мы с мамой тоже можем чего-то очень хотеть? Например, чтобы в будущем вы были счастливы?

— Так бы и сказали! А то папа сразу начинает бить во все колокола… — пробормотала Агата и услышала в ответ:

— Да, начинаю! Иногда это бывает необходимо! Потому что тихий звон не всегда доходит до ваших ушей.

Эти папины слова напомнили мне одну историю из моей жизни. Агата ее уже раз слышала.

Не думайте, что я собираюсь рассказывать про маленький церковный колокол, который каждые три часа тихонько отзванивает свои «бом-бом, бом-бом» с колокольни соседнего костела. Нет-нет! Мы тогда жили совсем в другом районе, в старом доме на узенькой улице, сумрачной даже в ясные дни. До школы мне было далеко, не то что сейчас Ясеку и Агате, но я любила ежедневные прогулки туда и обратно. Примерно на полпути я сворачивала к маленькому магазинчику пани Сикорской, где торговали кислой капустой и творогом, а на витрине красовались связки бубликов, стеклянные зверюшки, набитые разноцветными леденцами, и громадные красные петухи на палочках. Как только я останавливалась перед витриной, из магазина выбегала моя подружка Зеня, дочка пани Сикорской, и мы вместе отправлялись дальше.

Мы очень дружили с Зеней, но не могу сказать, чтобы все у нас шло без сучка без задоринки. Впрочем, у Агаты с Малгосей происходит то же самое: восемь месяцев в году их водой не разлить, а остальные четыре они выясняют отношения и подсчитывают взаимные обиды. Так вот, в один из наиболее бурных периодов нашей дружбы мы с Зеней были членами школьной харцерской[5] дружины. В начале учебного года нас назначили вожатыми самых младших звеньев. Мы были счастливы и страшно собою горды. Каждая втайне от другой долго и старательно трудилась над составлением плана работы своего звена, в глубине души надеясь придумать эдакое, что никогда не спилось ни одному вожатому харцерского отряда. В конце концов мы представили старшей вожатой два почти одинаковых плана, ничем не отличающихся от десятков тысяч планов других харцерских отрядов, которые были и до нас, и после нас.

Однако, хотя начали мы свою карьеру «на равных», очень скоро оказалось, что результаты у нас с Зеней разные. И по очень простой причине: у Зени был талант организатора, который у меня, к сожалению, отсутствовал. Но тогда я еще об этом не подозревала и, объявляя своим девочкам, что их первый сбор будет не просто сбором, а настоящим самостоятельным походом, была преисполнена лучших намерений и веры в собственные силы.

В четверг вечером я приволокла домой походное снаряжение.

— Ты как следует все обдумала? — спросил папа. — Учти: ты ведешь в поход шестерых совсем еще желторотых девчонок. Ходить они толком не умеют, палатку поставить им будет не под силу, и вообще, как только стемнеет, половина запросится домой, к маме, потому что в лесу, как известно, ночью жутковато.

— Ну что ты, папа! — горячо вступилась я за себя и за своих девочек. — Увидишь, как все будут довольны. Мы разведем костер, я им расскажу про подпольную харцерскую организацию, которая во время войны боролась с фашистами, расскажу историю нашего отряда. И еще мы будем петь песни. Я не сомневаюсь, они вернутся домой в восторге. И меня полюбят! Я, например, была влюблена в свою первую вожатую.

— Не знаю, разумно ли ты поступаешь, — поддержала отца мама. — Они у тебя к походной жизни не приучены, промочат ноги и схватят ангину…

— Ох, мамочка! Можно подумать, ты никогда не приходила с прогулки с мокрыми ногами! Ты знаешь, какая чудесная дорога ведет от станции к лесу? Как она бежит вдоль речки, мимо рощи и лесного питомника и вдруг сворачивает в настоящий дремучий лес… Я знаю там одну замечательно красивую полянку, всю заросшую вереском и тимьяном. Ты хоть представляешь, как чудесно пахнет тимьян?

— Я представляю, как чудесно пахнет тимьян. Но, кроме того, я представляю, в каком состоянии твои девчушки дотащатся до той полянки, где ты прикажешь им его нюхать…

Родители еще долго и упорно меня отговаривали, но накануне отъезда мама напекла целую гору песочного печенья — как на полк солдат, а папа притащил откуда-то гитару.

— С гитарой вам на этой полянке будет еще веселее, — заметил он.

А потом они с мамой в один голос сказали, что все складывается как нельзя лучше, потому что дядя Томек в субботу ведет Агату и Ясека в цирк, я ухожу в поход, и они смогут провести чудесный вечер вдвоем. Тем более, что папе повезло — он достал два билета в театр на спектакль, который мама давно мечтала посмотреть.

Наконец пришла эта долгожданная суббота. Папа собственноручно гладил брюки от выходного костюма, а я засовывала в рюкзак песочное печенье, когда в дверь позвонили. В переднюю впорхнула одна из моих подопечных, Люся. На ней было легкое ситцевое платье, а в руках она держала четыре пакетика с концентратом горохового супа.

— Я не смогу поехать, — сказала она. — Мама не разрешает. Понимаете, у меня была ангина, я всего три дня как встала с постели… Но я принесла суп, который должна была захватить с собой, вот, пожалуйста…

Я взяла у Люси гороховый суп, потому что бежать в магазин мне было уже некогда.

— Жалко… — сказала я. — Очень жаль, что тебя с нами не будет.

— Ирка тоже не поедет, — вспомнила Люся. — Ирка сказала, что раз я не еду, и ей там нечего делать. Понимаете, мы с ней дружим…

Когда Люся ушла, папа поставил утюг на подставку и подошел ко мне. Я как раз запихивала в рюкзак пакетики с гороховым супом.

— Поедете впятером? — спросил он.

— Конечно! Если я сказала, что поеду, значит, поеду! Не могу же я их подвести.