— Я тоже не пойму, зачем в долг брать, если свое имеешь. Жизнь одна! В ней копить что–то, да еще в долг, смысла нет! В гроб не заберешь. На том свете не сгодится. А детям это вообще не нужно. У них свои ценности. Нынче каждым прожитым днем дорожат. Жив и хорошо…

— Вот и я так считаю. Что толку иметь монеты, какими кардинал Ришелье расплачивался? Мне за них в нашем магазине буханку хлеба не дадут. Пошлют следом за кардиналом. Еще и психом назовут.

— Те деньги в то время ценились, в своей стране! У нас они хождения не имеют. И спрос на них лишь у коллекционеров. А простому человеку они ни к чему, это верно. Ему дай наши — деревянные. Чтобы отовариться можно было всюду. Но умные люди не перевелись. И кто имеет в заначке, предпочитает вкладывать деньги в беспроигрышное. Не в банк, не в акции, а в то, что со временем ценилось и повышалось в стоимости. Вот возьми, сколько вкладчиков погорело на этих банках? Ограбили людей они. Разве не так?

— Я не клал в банк, поэтому не погорел! — отозвался Вадим.

— Не о тебе речь, о других…

— Слыхал по телевидению…

— Ну вот, на акциях люди теряли. Обанкротились предприятия и все. Пропали деньги, вложенные людьми! Так–то и с ресторанами, магазинами, киосками. Их государство и рэкетиры разоряют. Хотя это одно и то же. Что остается денежным людям? Куда вложить деньги без риска разорения? Сам посуди, — глянул хитровато.

— Мне сдается, нет в Орле таких людей! — ушел Вадим от прямого ответа.

— И зря так думаешь! Есть и даже много! Вот только на нашей улице пятеро таких. Один марки собирает. Филателист. Его альбом великие деньги стоит. Он эти марки с незапамятных времен собирает. Хотя сам на сухом хлебе сидит. И в доме — шаром покати, все голо, хуже, чем у нищего. Поэтому у него даже собака сбежала с голоду. Он ей на Рождество кость не кинул, чтоб подавилась. Сам все жрал. Кому он эти марки собирает? Ведь никого нет во всем свете! Перед смертью гроб ими оклеит! Чтоб на том свете чертям хвалиться. Еще один — мой ровесник, на старости лет с ума спятил. Иконы собирает. Весь дом ими завесил. Всю жизнь в неверующих прожил. А тут вдруг просветлело в голове. По деревням всех старух обобрал. У какой выпросит, у какой за буханку хлеба возьмет. Но берет лишь старинные. И все одна в одну — музейные. Ну ладно бы верующий был! Взял — отдай в церковь, чтобы люди, приходя в храм, представляли Господа и молились ему, прося прощения за грехи. Так нет. Он их у себя на складе держит. И своих домашних молиться заставляет. Знаешь, почему? Иностранцы у него побывали. Как увидели иконы, ошалели. И купили некоторые. За большие деньги. Вот тебе и посуди. Не дурак! Дождался своего часа. Вложил копейки, получил тысячи. Дело не в вере, а в натуре человеческой. Нынче за выгоду что хочешь продадут. Но денежные, — поднял указательный палец Иосиф, подчеркивая важность сказанного.

— Таких единицы. Хорошо, у них семьи нет. А если бы была, чем кормить? Тут уж не до марок с иконами! — играл в простака Соколов.

— Ты знаешь, Вадим, не все те нищие, что христорадничают. Вон бабка, в угловом доме живет, всю жизнь побиралась. На базаре ее не то что торговцы, всякая собака знала. Так и она нашла мозги под старость. Ростовщицей стала и на проценты живет. А какой дом отгрохала — настоящие хоромы. Хотя два года назад из лохмотьев не вылезала. Теперь бы ты на нее глянул! Королева! Правда, не без плесени и нафталина! Но кофе пьет только из английского фарфора. Во, старая кляча!

— Значит, не перевелись Гобсеки у нас? — рассмеялся Вадим, заметив: — Но ведь жизнь у нее прошла. Что видела в ней хорошего? Что вспомнит?

— А что ей тужить? Никто из этих мозолей не набил. Горб не натер! Жили припеваючи! На людях сухой хлеб грызли. А дома при закрытых дверях и ставнях себе ни в чем ни отказывали. Это точно! Наши люди хитрости не потеряли! Чем трудней, тем кусок жирней. Лишь бы соседи не увидали, а стены не выдадут.

— Выходит, мы с вами глупцы, что проглядели, упустили свою удачу. Потому вам сегодня подрабатывать приходится, а и мне на работе крутиться, как белке в колесе. Иначе не дожить до завтрашнего дня.

— Ну, тут уж всяк по–своему, как повезет! — вздохнул Иосиф, окинув Вадима насмешливым взглядом, какой Соколов постарался не заметить.

— Мне, честно говоря, непонятно, как можно всю жизнь ходить в лохмотьях только для того, чтобы в гроб слечь королевой. Какой в том смысл?

— В лохмотьях она ходила лишь на людях! А дома — совсем другое!

— А тот иконщик? Он столько лет ждал иностранцев, чтобы зажить путем. Небось, вся семья от истощения усохла?

— Оно и видно! У всех щеки из–за спины видать! — рассмеялся Иосиф.

— Я слыхал про одного. Он мой сосед, фамилию не помню. Копейки собирал. Так его убили! А у него ни семьи, ни родни! Схоронили, как собаку. Вот для чего он собирал? Для кого? Сам не воспользовался. Верно, украли, а может, государству отошло. Люди говорили, что его монеты уж очень дорого стоили! Может, и так. Но для чего их собирать, если даже передать, завещать их некому?

— Во, чудак! Откуда он знал, что помрет? А коли деньги имел, пристроил в беспроигрышное! Где никакая власть лапу не наложит, не отнимет, налогом не обложит. Это его. И в цене растет с каждым годом. Больше чем на золотом займе. Он это знал. Был уверен, что свою старость обеспечит. Но не повезло, — вздохнул Иосиф.

— Говорят, богатые мало живут.

— С чего взял?

— Переживания и страх убивают прежде времени.

— Это кто же тебе такое наплел? — удивленно вскинул брови.

— Моя бабка так считала, — признался Соколов.

— Несчастная старуха. Не сумела путево жить, сберечь что–нибудь для внука, вот и прикрыла глупость свою пустой болтовней. Она хоть раз видела, чтоб богатый человек помирал от переживаний? Она никогда с такими не зналась. Чего богатому переживать? У него кусок хлеба всегда имеется. Вот только хвалиться тем не стоит перед каждым. Это верно. Но только знай, Вадим. Кто больше всех плачется и жалуется на бедность, так это богачи. Они больные, если не поканючат. Они любого в слезах и соплях утопят, жалуясь на нехватку и нужду. А тряхни их в доме, и увидишь такое, что музеи померкнут против них. Запомни это, — отдал обувь Вадиму и, взяв деньги, повел к выходу.

Вадим, проходя зал, оглядел комнату. Еще раз удивился строгому порядку в ней, но вопросов не задавал. Спросил лишь, сумеет ли Иосиф отремонтировать замок в кожаной куртке и покрасить ее? Мол, на новую еще не накопил.

Иосиф, подумал, согласился.

Вадим многое понял, сделал выводы для себя и хотел поделиться ими с Потаповым. Но тот говорил по телефону с женой:

— Люся! Когда у нее операция? Завтра? С утра? Ты меня извести, как она пройдет. Постарайся! Ну, ладно! Остальное дома обговорим! — положил трубку. И, повернувшись к Вадиму, сказал: — Завтра мать Быковых будут оперировать.

— А что с нею?

— Миома. Опухоль на матке. Злокачественная. Заболевание серьезное. Обычно из–за нервных стрессов. Не выдержала Быкова! Боялась, долго не соглашалась на операцию. Но иного пути не было.

— Ну и что! Это же старуха.

— Она — мать! И поверь, ее сыновья, какими бы ни были подонками, постараются ее навестить. Тем более, что она осталась без невесток, и сыновья ее о том знают.

— Что ж! Надо предупредить милицию! — повеселел Вадим, добавив: — Пусть подежурят!

— Надеюсь, своих они узнают!..

Мать Быковых приехала в больницу с соседкой. Та забрала вещи и пообещала навещать. И, передав сумку с продуктами, вскоре ушла.

Старуха, едва вошла в палату, направилась к своей постели. И вскоре легла, отвернувшись спиной ко всем женщинам, лежавшим в палате. Ни с кем не перекинулась ни одним словом. Но не спала до глубокой ночи.

Женщины в палате скоро узнали, что за соседка появилась у них. И ни одна не проявила сочувствия или участия к старой бабе, свернувшейся на больничной койке.

— Мне невестка все говорила: почему твой Бог не наказывает негодяев, всяких паразитов? Почему они с жиру бесятся, а мы весь век работаем и мучаемся? Я ей отвечала: поди, Господь все видит. И от его гнева и наказания никто не уйдет. И видишь, так оно и получилось! — указала на мать Быковых. Та не видела, но поняла, что речь идет о ней, вжалась в постель, завздыхала тяжко.