— Да кто же вам в таком добровольно признается? Поумнел Харитон, побывав здесь. Теперь из него калеными клещами никто лишнего слова не вытянет.

— Вы что? За идиотов нас считаете? Кто же о таком с самим Харитоном говорить станет? — возмутился человек.

— Об убеждениях говорят с глазу на глаз. Что о том могут знать посторонние?

— А вы кто Харитону? С какой целью оклеветали его? И тем самым дискредитировали нашу работу?

Блохин сжался в комок. Внутри все похолодело. Ответил не задумываясь:

— У меня одна цель — помочь стране избавиться от всех врагов. От тех, кто мешает государству.

— Чем мог помещать стране священник, живущий в ссылке?

— Болтовней своей. И письмом, какое в Канаду послать собрался. Вы бы дождались, пока он его на почту сдаст, а там ребята ваши принесли бы сюда.

— Да, отправил он письмо. Прочли мы его. И ничего в нем нет такого, о чем вы нам сообщали. Такое письмо хоть в газету публикуй, никому не будет стыдно. И, заметьте, никто не знал, что оно будет проверено. Потому что хоть и отправлено Гусевым, но написано рукой Харитона. Его почерк нам всем известен.

— Заморочили вам голову. Отвели глаза от того, что пойдет следом за этим письмом. Они уже знают, что все их письма проверяются чекистами, — рассмеялся Блохин.

— Еще учить нас взялся? Да этот Харитон проверен так, как никто другой. У вас в биографии, при полной проверке, дерьма куда как больше оказалось. Удивляюсь, кто вас от высшей меры вытащил? И зачем?

— Меня расстрелять? А за что? — побледнел Никанор.

— За все грехи в работе, за ложь в информации. За то, что по вашей вине из-за излишней доверчивости были арестованы невиновные люди. Некоторых уже не вернуть. Вы не просто негодяй!

— Каждая моя информация всегда проверялась. Я работал по заданию. На кого указывали — за тем следил. А теперь на меня свои промахи списать хотите? Не выйдет! Я не лопух! — кричал Блохин, пугаясь тишины и зловещей улыбки человека, сидевшего за столом неподвижно. «Что он задумал? Чего хочет от меня?» — обливался потом Блохин.

— Короче, с вами все решено! В Усолье вы не вернетесь! Там вас знают как стукача. И, конечно, найдут повод и способ расправиться незаметно. Тот же Шаман отправит на тот свет своими настоями.

— Нет! Он верующий, он не способен на такое! — еще больше испугался Никанор, сам не зная чего.

— Когда рядом доносчик, и о том все знают — окружающие забывают о порядочности. Всяк вспоминает о собственной безопасности и собственной жизни. Тут не до сантиментов, когда речь пойдет о том, как уцелеть — никакими средствами не брезгуют. Вы — один, а ссыльных много. Вы им — враг. И нас подвели. Доверие потеряли. Нет смысла защищать вас, беречь, — встал человек. И, пройдясь по кабинету, остановился напротив Блохина. Сказал, помедлив:

— Все, Никанор, спета песенка…

— Какая песенка?

— Последняя… Расстаемся мы. Навсегда прощаемся,

— А я куда теперь?

— Сегодня увезут отсюда.

— На расстрел? — дрогнул голос Блохина.

— Да нет. Зачем же так? Вы поедете не под пулю. Это я вам гарантирую.

— В зону? — допытывался Никанор.

— Нет. Не в зону, — медлил чекист, смакуя тревогу и страх Блохина.

— На другое место ссылки?

— Не угадали…

— Неужели на волю?!

— Вот именно! Теперь в самую точку попал! — рассмеялся чекист.

— На волю?! Меня? А зачем же вы так ругали меня? Обзывали даже! Я уж тут чего не передумал!

— Это на будущее! Чтобы больше не допускал ошибок! Чтобы осторожнее был с информацией и перепроверял потщательнее!

— А как же мои? Семья? Где они? Ведь вы не только меня отпустите? — заторопился Блохин.

— Сначала вас. Вы устройтесь. А они следом прибудут.

— Сегодня? Мне можно собираться?

— Давайте.

— А документы когда мне вернут? — вспомнил Никанор.

— На месте получите.

— Как? Почему не сразу, как всем?

— Вам документы нужны особые! С отметкой. По которым вас оберегать будут от всяких неожиданностей. А потому и на новое место вас доставят с почетом, в сопровождении.

Никанор насторожился, — Умолк.

— Чего потускнели? Вас проводят и все. Чтобы по пути ничего не случилось. В целости, в сохранности довезти хотим. Мы дорожим своими помощниками. Как иначе? Вот и заботимся, — усмехался человек.

— А мой билет? — спросил Блохин, -

— Наш транспорт как раз доставит вас. Попутно. Им в ту сторону нужно. Так что билет не нужен.

Блохину бы бегом вещи собирать. А у него язык, соскучившийся в камере без общения, опережая разум, вопросы задает:

— Кому обязан я своим освобождением. Волей?

— Самому себе. И никому больше. За старания и помощь вашу…

— А куда меня послать решили теперь, на прежнее место жительства или нет?

— На прежнем месте вы хорошо справились с делами. Теперь, чуть иное. Ну, для вас, как я понимаю, главное — свобода, воля, окружение себе подобными. Все это вам будет предоставлено в избытке.

— Даже окружение? — удивился Блохин.

— Все правильные, умные. Без подлости и грязи. Жизнью проверены. Природой самой. И породой. С ними без мороки.

— Да разве есть теперь такое место, где общение по душе и без оглядки? Ну для меня и то, вон, несправедливость вышла. Иначе не оказался б в ссылке, — тараторил Блохин.

— Теперь зачем прошлые обиды вспоминать? С ними покончено. Мы разобрались. Вы свободны. Собирайтесь, — и глянул на часы, добавил:

— Транспорт отходит в семь вечера. Так что пообедаете и поужинаете. И отдохнуть успеете.

— А если я в Усолье к своим смотаюсь быстренько? Предупрежу, обрадую. Побуду с ними. И к семи — вернусь.

— Не стоит. Не надо. Мы сами сообщим вашей семье. Не оставим в неизвестности. Вам выходить одному нельзя, — посуровел голос человека. И, сев к бумагам, сказал коротко:

— Идите в камеру. За вами придут. Заранее желаю — счастливого пути!

— Спасибо! — вышел в коридор Блохин и, опережая охрану, побежал в камеру собираться.

Он наскоро побросал в рюкзак, предложенный охранником, одежду, в которой его привезли из Усолья. Переоделся в хлопчатобумажный новый костюм, ожидавший его на шконке.

— Да, не щедры! Ишь, какую дешевку подкинули в благодарность за мою информацию. А ведь столько лет рисковал! Собственной головой! Уж могли бы и на шерстяной костюм разориться для меня. В этом даже на глаза приличным людям не покажешься. Осмеют. Такую одежду лишь на спецовку дают. А они для воли объегорили мне эту дрянь! — злился Никанор, разглядывая костюм.

Блохин приметил белую рубашку, простые носки и полуботинки в коробке. Все подошло, все было по размеру, впору.

— А галстук? Где галстук? — вырвалось удивленное у Никанора. И тут же сам себя успокоил:

— Ничего, окружение, если оно порядочное, как мне обещают, не осудит. Ведь я к ним не из дома, из камеры заявлюсь. Поймут…

Но тут же испугался:

— А вдруг там будут женщины из высшего света — жены высокого начальства! Ведь только они сто раз проверенными бывают! Как же я без галстука? Неприлично.

И вспомнилась пословица начальника лаборатории, с которым работал последнее время:

— Сотрудник без галстука, все равно что без головы. Либо он растрепа, либо пьяница. Я таких увольнять буду.

— Ну меня в обиду не дадут. Есть кому вступиться и отрекомендовать, никто высмеять не посмеет.

Блохин ел остывший обед и внезапно вспомнилось. Возмутился:

— Выходит, пустили меня в тираж, раз заранее предупредили, что окружение проверенное будет. Значит, информировать не о ком. И мои знания и опыт больше не понадобятся. Тогда для чего я там нужен? Ведь не пропадать же всему, что приобрел за годы? Значит, на секретный объект повезут. Где иностранцы. Рядом или поблизости. О них сообщать надо все. Иначе зачем столько загадок? Видно этого, который меня повезет, не очень просветили. Не хотят раскрывать ему гостайну. Не то — документы, билеты, семью вмиг соорудили бы — и кати на все стороны живей. Здесь же семья — позже. Выходит, правильно я угадал. Решили меня повысить. В доверие вошел. Да и еще бы! Столько лет на чекистов работал! Пора иметь авторитет! Видно на военный объект направят? Жаль только, что образование у меня сельхозное. Но главное не это. Я теперь многое умею. Найдут и мне дело по способностям. С чекистами не пропадешь. Годы доказали!