— Вместе со шмарой?

— При чем она? Я без них дышал!

— Остап! Ты что? Слинять из фарта? Насовсем? И от меня? Но ты же законник? — не поверилось Задрыге.

— А чего? Кому я тут нужен? Малине? До фени! Да и Фомка есть! Тебе медвежатника Сивуч слепит. Кто я здесь? И зачем тяну резину? Для чего? У меня не две головы! Одна! А и в ту не раз стреляли. Один желудок всегда прокормлю, везде, где бы ни канал! Устал я от всего! Слиняю и баста! Завяжу с фартом!

— Ни хрена! А ты посеял про сход? Что он трехнет тебе? Замокрят за откол!

— Нет, Капля! Уже не ожмурят! Пока канала в Брянске, был тут кент из Ростова. Медведь прислал за долей. Ну и вякал про последние два схода…

— И что там было? — замерла Капка.

— Теперь фартовых отпускают в откол! Но под клятву на крови, что до гроба, никогда не высветит и не заложит ни одного кента! Ни ментам, ни фраерам не ботнет о малинах! Не станет пахать в лягашке! Уже много слиняло в откол. Всех не замокришь. Потому отпускать стали любого из закона, кому фарт не по кайфу…

— Вот это да! Какой же пидер до того додумался? — удивилась Капка.

— Так что отпустят и меня!

— Хрен в зубы! Отпускают с согласия пахана. А я — не уломаюсь!

— Ты пока не паханка!

— Шакал не сфалуется!

— Не он — сход решает! Паханов я сумею убедить. Силой нынче в малине не морят никого. Так кент вякал!

— Значит, смываешься в фраера? Ну, а тогда тебя закон не защитит от нашего решения!

— Сход выше! Ему все малины покорны, — отвечал не задумываясь.

— Ну, а зачем? Зачем тебе в откол? Чем не потрафило в фарте? Иль пахан на доле обжал? — спросила Капка.

Ей стало страшно, что Король и в самом деле уйдет из малины. Навсегда. И от нее тоже, что она никогда уже не увидит его. Ускользал тот, кто стал ей дорог. Сама не заметила, как привязалась, привыкла к нему, как к надежной скале, за какую можно было спрятаться от всех невзгод и неприятностей.

— Как это зачем? Надоело! Меня пасут! Нарисовался к шмарам, ты за «перо» схватилась! Я к тебе со всем сердцем, оказалось, притоном воняю! Ищи другого медвежатника. Может, обломится еще какой-нибудь дурак! А я — завязываю!

— Как будешь дышать в фраерах, когда фартовые башли кончатся?

— Я ж не только «фомкой» пахать могу, — усмехнулся Остап.

— Ну, хиляй! Силой не держу! — крикнула Задрыга и пошла в комнату Шакала, чувствуя, что предательские слезы хлынут вот-вот и выдадут ее с головой.

Задрыга повалилась на жесткую койку пахана, дала волю слезам.

— Ну, почему я все испортила? А теперь ничего не исправить. Я уламываю, он не фалуется. Почему, когда он объяснялся в любви — слушать не хотела? А теперь— он оглох… Паленого замокрила своими клешнями. Теперь этот слинять от меня хочет. Почему так не везет? — кусала Задрыга пропотелую отцовскую подушку.

— Задрыга! К тебе Митька возник. Потрехать хочет, — услышала за дверью голос Короля.

Капка вытерла слезы. Причесалась. Вышла, прикинувшись веселой и довольной жизнью. Но увидев пацана, поняла, что-то случилось. Мальчишка сидел понуро, опустив голову.

— Что стряслось? — села рядом, обняла за плечо. Этот сдержанный, серьезный пацан выделялся изо всех своей основательностью, обдуманностью каждого слова и поступка. Он был самым немногословным из всей подземной «зелени».

— Ухожу я, Капка, нельзя мне с вами больше. У сеструхи чахотка! Она помрет, если я не вернусь. Совсем плохая стала. Как земля — черная. И худая, как шкелет. Все я виноват. Когда к тебе ушел, ей никто не давал пожрать. Дождевых червяков ела. Еле дышит, — заплакал мальчишка горько и запричитал:

— Если б я не пошел с тобой, она бы жила! У меня никого на свете не остается! Она одна была! Я думал накопить денег, купить ей дом, новый, теплый! А кому он теперь нужен? Ее домом штольня станет!

— Да погоди! Не реви! Давай подумаем! Может, к врачам? Квартиру ей снимем! В тепле да при хамовке — скоро на катушки вскочит! — утешала мальчишку.

— Я ей это предлагал уже. Она не хочет. Она меня зовет. Я ей нужней жратвы и дома! Так говорит. И еще! Что если уйду от нее опять, она сама жить не захочет. Тогда и мне ни к чему фартовать! — признался мальчишка и добавил:

— Я мог не прийти к тебе. Так все пацаны подземки говорили, что ты убьешь меня за это. Но я никогда не был трусом и не умел брехать. Потому сам пришел, пока Зинка спит. Либо отпустишь, и я успею вернуться к ней, либо — вместе помрем, недолго друг от друга. Правда, тогда вся подземка врагом вашим станет. Тебе и Шакалу за нас не простят. Так велели передать, — выдохнул мальчишка одним духом, не поднимая головы, не глянув на Капку.

Та приняла руку с плеча пацана. Хотела наорать, но в это время вернулась малина. И Задрыга рассказала Шакалу, с чем пришел в хазу пацан.

— Непруха вышла? Что ж, не обломилась лафа с кентом. Но ничего. Файно, что не завязли с ним далеко. Пусть хиляет. Не тронь его! Подкинь башлей. Из своей доли. Чтоб лихом не поминал. А если хочешь иметь оттуда кентов — помоги ему с хазой. Нарисуйтесь к адвокату. Она вякнет…

— За кента — возникла б! За откольника — ни за что! — отказалась Капка. И выйдя к Митьке, сказала коротко:

— Линяй! Отпускаем!

Денег не добавила, ничего не пожелала. Не глянула вслед мальчишке. Не пожалела его. Другою была ее натура.

Заглянув в комнату «зелени», увидела спящую Тоську. На спинке ее койки висел ворох нового, яркого барахла.

Колька с Шуриком блаженно улыбались во сне под песню, льющуюся из приемника. Забыли выключить, а теперь и во сне радуются.

У обоих на руках часы. Новые костюмы висят на вешалках.

— Нет! Эти не сбегут из малины! Им все по кайфу! — вздыхает Капка.

Петька, свернувшись рогаликом, тихо сопит в подушку. На табуретке, возле койки, пакетик конфет. Половины не одолел. Раньше ящиками мог лопать. И ничего. Теперь от избытка — золотуха стала появляться. Научился сдерживаться пацан. Появились другие привязанности. К часам и тряпкам. Как у девки, вся койка в ярких трусах и рубашках.

— Этому и вовсе уходить некуда. Такие, когда клеятся в малину, то до смерти, — думает Капка. И тихо закрывает дверь.

Когда она вышла к кентам пахана — заметила, что среди них нет Короля.

— А медвежатник совсем смылся, или снова к шмарам слинял? — спросила Шакала. Тот головой кивнул:

— Смылся. Не вякнул ничего. Да куда он денется? Не дергайся! — указал глазами на стул.

— Он ботал, что в откол собрался? — спросила Капка Шакала.

— Нет! А с-чего бы его припекло?

— Мне вякал. Мол, все опаскудело. Хочет фраером заделаться!

— Воля его. Силой не держим…

— Выходит, верняк, что в отколы теперь без ожмуренья линяют? — спросила Задрыга.

— Все так. Но под клятву на сходе иль на разборке. Без этого— ни шагу.

— Задрыга! И тебе понт обломился на последнем сходе! Секи! Теперь ты можешь…

— Заткнись! — прервал Глыбу Шакал. И оглядев фартовых, сказал строго:

— О том ни звука! Доперло?

Глыба сразу осекся. А Капку разобрало любопытство, что скрывает от нее пахан?

Но, сколько ни спрашивала, никто не обронил ни звука-

Тут еще Зло раздирало на Короля. Исчез куда-то? Ни слова не сказал. А куда смываются мужики по ночам? Понятно, к шмарам! Обидно стало. Даже не дождался, когда уедет она в Брянск. Хотя тогда он и вовсе из малины свалит, если уже не смылся совсем.

— Ну что за непруха? В один день — сразу двое смылись! — думает Капка, вглядываясь в темноту ночи за окном.

— Не дергайся! Короли молча не линяют! Да и барахло на месте. Возникнет! — угадал беспокойство Капки Глыба.

— Ты вот что, кентушка, хиляй сюда! Давай ваши дела обговорим, пека время есть, чтоб дальше дров не ломали. Иначе всех своих кентов посеешь, — предложил Шакал.

Задрыга удивилась, но присела напротив.

— Так вот, по первому делу настропали лопухи. Оно глупо сработано. По-шпановски. Не по-фартовому!

— Почему? — изумилась Капка.

— Не хотел тебя перед «зеленью» лажать. Но со своими должна обговаривать. Иначе попухнешь скоро! Вякни, зачем возникли к бабе, не проверив, одна канает или с хахалем? Тот кобель видел, кто возник? И коль на него лягавые выйдут, тут же расколется, кто его среди ночи выкинул и его кралю ожмурил? Большого ума иметь не надо, чтобы пронюхать, где Тоська канает? Выйдут на подземку. Возьмут менты на сапоги пару-тройку пацанов, те расколятся, где девка приморилась. И возникнут мусора в хазу, как гавно в прорубь! Доперло иль нет?