Я предупредил тебя! — взмахнул коротко. Ударил свинчаткой в висок.

Бандиты! — пытался кричать мужик, но сознанье отказало.

А может он не виноват? А вдруг кто другой увел Антошку? — подала голос Зинка.

Молчи, слепая дура! Смотри сюда! Иль не узнаешь? — указал на шею мужика.

Зинка вскрикнула, увидев на чужом человеке крест, какой был у Антона. В нем не было ничего особого, но маленькие бриллианты, вкрапленные в него, светились даже в темноте. Ни у кого другого не видел Толик ничего подобного. Заметил тот крест и Чирий, но не снял с пацана. Не осмелился, не решился. В доме Дикой Кошки даже в голову такое не пришло никому.

Выходит, он убил Антона? Ведь пацан не мог снять крест через голову. Башка была слишком большой, а цепочка без замка. Он даже мылся с ним! — вспомнила Зинка и заплакала.

Заткнись! Я этого хмыря придержу. А ты сбегай вон в тот дом, в подвал! Крикни Банана. И сюда ко мне пришли! Да живей! — прикрикнул на девчонку.

Через пяток минут орава парней выскочила из подвала, помчалась на помощь к Пузырю.

Костю надо! Пусть лягавый колет падлу! — предложил кто-то из парней.

Я не колоть его, размажу гада! Сам! Своими руками! — бил мужика по щекам, приводя в сознание. Тот, открыв глаза, увидел парней, наблюдавших за каждым движением. Понял, вырваться, сбежать не сможет.

Задавлю падлу на Антошкином кресте! — пообещал Толик глухо, и мужик понял, чем он выдал самого себя.

Уходи, Зинка! Теперь ты не нужна! Беги домой без оглядки. Шустрей! Никто тебя не тронет! — поторопил девчонку Пузырь. Той не стоило повторять.

Где Антон? — тряхнули мужика жесткие руки.

Теперь уж все! Опоздали бандюги! Песня спета! — ответил, понимая, что живым ему не уйти.

Колись, пидер! — не выдержал кто-то из ребят, ткнул кулаком в бок так, что искры из глаз посыпались.

Где Антон?

Вон там! — указал глазами в черное небо.

Где урыл?

Тебе не надыбать. И никому! Ему там спокойнее…

Он еще изголяется, козел! Дай я его достану! — протискивался плечистый, рослый парень, сжимая в громадные кулаки волосатые руки. Вот он схватил в горсть все лицо мужика. Сдавил его. Адская боль сковала панцирем.

Колись! Где Антон? На куски пустим! — услышал в самое ухо.

На пустыре он. Там теперь засранец!

Зачем убил его?

Орал много и кусался как собака!

Чего ж не отпустил его?

Человек молчал, но когда ему двинули в пах коленом, взмолился:

Не мог иначе. Он все равно откинулся б! Слабак оказался. Не выдержал меня.

Когда убил?

Давно. Позавчера. Он долго ныл. Все звал кого-то по именам. И я не выдержал. Он жаловался им на меня, просил отплатить, а я не верил, что у него есть кто-то, кроме той паршивой девчонки, с какою побирался. Я смеялся, а он грозил мне. Он — сопляк, обзывал. Теперь уж все! Когда змееныш замолчал, я кайфовал. Меня никто не обзывал так грязно и обидно! А ведь я его не собирался убивать. Хотел по-хорошему с ним обойтись. Да только он был шпаной как вы! — затих,

получив в челюсть.

Вам его не поднять. А и выкопаете — не узнаете! Уделал как маму родную. И на куски порвал! Собаки не опознают. А вам и вовсе не узнать! — захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта. Перестарались парни, сдавив его.

А через день нашла милиция на пустыре Антона Убийца не соврал. Он перед смертью сказал правду. И все ж… родные опознали своего по приметам.

Зинка, узнав подробности, перестала ходить в город через пустырь. Ей все мерещился крик Антошки, зовущего ее на помощь.

Катька быстро выкинула из памяти случившееся. С бомжами, особо с детьми, случались в городе трагедии куда как страшнее. И малолетних бомжей уже невозможно было удивить человеческой жестокостью. Поражало, когда видели доброе. Вот от него впрямь отвыкли люди. Может поэтому, ощутив каплю тепла по отношению к себе, искренне удивлялись и, подняв к небу головы, истово перекрестившись, шептали тихо: Господи! Ты еще видишь нас…

Прошку знала не только свалка, а и весь город. Еще бы! Второго такого матерщинника, выпивохи и бабника не было на земле. Даже падальные вороны опасались садиться или пролетать поблизости от него. Прошка враз раскрашивал их биографию, вспоминая им все с самого нежного возраста. И обещал такое, от чего они на лету гадили со страха. А вдруг не шутит этот мужик?

Прошка никогда не жил в одиночестве и не терпел скуки. Вокруг него, несмотря на мат, роились всякие мужики бабы, бездомные собаки и кошки, свыкшиеся с громоздким человеком, какого знали по кличке Дылда. Звали его Сундуком и Шкафом, вобщем, всем большим и безобидным. Прошку это не задевало.

С утра, как только солнце заглядывало в его самую большую и несуразную лачугу, Дылда просыпался, стряхивал с себя пяток полупьяных баб, прилипших к нему еще с вечера, и вылезал наружу. Там выпрямлялся, потягивался под собственные зловонные напевы и, убедившись, что все в порядке, будил спящих в лачуге громовым голосом:

Эй! Вошки — мандавошки! Вскакивайте на ножки! Не заблудитесь в своих грудях и мудях! Вытряхивайтесь вон из моей фатеры! Живее ищите выпивон и закусон! Мечите все, что сыщете, пока я добрый!

Бабы и мужики вылетали из лачуги, шарили все съестное и несли Прошке.

Да и то сказать надо правду, Дылда никогда не возвращался из города с пустыми руками.

Даже в самые несносные, тяжелые времена он приносил бомжам свалки полный рюкзак жратвы. Иногда это был только хлеб, но и его не воровал. Он всегда находил для себя работу в городе. Уж что только не приходилось делать человеку. Он все умел. Никогда не унывал. Где был Прошка, там всегда гремел смех.

В городе Дылду охотно нанимали. Он умел все: строил гаражи, ставил срубы, заливал бетоном фундаменты, вел проводку, стелил полы, ремонтировал сантехнику, перетягивал кресла и диваны, подгонял оконные и дверные коробки. А уж белить и красить лучше него никто не умел.

Горожане спокойно впускали его в дома и квартиры, зная, Прошка ничего не украдет. Это было проверено годами.

Дылда жил своим трудом. И бомжи нередко завидовали мужику, сумевшему даже средь них остаться самим собой.

Другие делали набеги на сады и огороды горожан. Дылда, помогая людям убирать урожай, получал свою долю, приносил и ел спокойно, не оглядываясь, ни разу не подавившись.

Воровать Прошка боялся с самого детства Всему причиной был его большой рост, а потому сам рассказал:

Полезли мы к одному козлу в огород за клубникой. Она у него раньше всех поспевала. Впятером через забор перемахнули. А тут окно открылось. Пацаны-засранцы приметили и попрятались в смородине. Я ж куда? Ткнулся под куст, голову спрятал, а жопа и все прочее наруже осталось. Ну, а хозяин и вмазал мне заряд крупной соли. Везде достал! Во все прочее и в сраку! Да так лихо, что всю ночь в тазу отмокал и дал себе зарок не воровать никогда! Невезучим оказался. За сраную клубнику чуть яйцами не поплатился! А ведь уже к девкам бегал в ту пору! И надо ж такая оказия! Две недели из жизни как украл у меня тот мужик- барбос! Ну, я когда в себя пришел, отплатил! У этого гада дочка была! На год моложе. Но телка! Сиськи — по кочану! Жопа — в два арбуза! Мимо нее не то ровесники, мужики в страхе проскакивали! Полная русская печь! А тот козлище еще и бахвалился на всю улицу, что к его девке никто не посмеет подойти, мол, любого на лопатки уложит. Я ж к тому времени всех девок в своем околотке перетискал. Уже по второму кругу пошел. На его девку и не смотрел.

Боялся, что задавит? — хмыкнул Пашка.

Нет. Влезть на нее едино, что на кобылу. Ну, ей-ей, уж слишком толстая. У коровы вымя меньше… А тут зло взяло. Вздумал досадить ему. Подкараулил, когда эта телка пошла сено на покосе ворошить Легла отдохнуть. Я мигом к ней. Она от счастья обалдела. К ней с самого детсада никто не приставал. А тут я подарком новогодним на нее свалился! Хвать за сиськи! Она аж зашлась вся!