Да, странные чудеса сопутствуют Лени Пфайфер… Маленькое чудо происходит и с самим автором, когда он приезжает в Рим, чтобы узнать побольше о сестре Рахили. В главной резиденции ордена он знакомится с очаровательной и высокоученой монахиней, она рассказывает ему историю с розами — и вскоре покидает монастырь, чтобы стать подругой автора. Так-то вот. Но увы, для самой Лени чудеса, даже светлые, всегда имеют скверный конец — но об этом чуть позже, сначала зададимся вопросом: кто, кроме Рахили, взращивал эту странную женщину? Отец, Губерт Груйтен — есть и его портрет. Простой рабочий «выбился в люди», основал строительную фирму и стал стремительно богатеть, строя укрепления для гитлеровцев. Не очень понятно, ради чего он наживал деньги — все равно «бросал их кипами, пачками», как говорит другой свидетель. В 1943 г. учинил совсем непонятное: основал фиктивную фирму, с фиктивными оборотами и служащими. Когда дело раскрылось, его едва не казнили — приговорили к пожизненному заключению с конфискацией имущества. (Интереснейшая подробность: разоблачили его потому, что в списках русских рабочих-военнопленных оказались имена Раскольникова, Чичикова, Пушкина, Гоголя, Толстого…) Правда, Груйтен пустился в эту эскаладу после гибели сына Генриха, служившего в оккупационной армии в Дании. Генриха расстреляли вместе с его двоюродным братом Эрхардом: юноши пытались продать какому-то датчанину пушку; это был протест — продавали за пять марок.

А Лени… Она потеряла брата, перед которым преклонялась, и жениха — она любила Эрхарда. Может быть, из-за этой двойной потери и пошла кувырком ее жизнь. Может быть, потому она и вышла внезапно замуж за человека совершенно ничтожного (он погиб через три дня после свадьбы; автор тем не менее дает очень подробный его портрет).

Сверх всех несчастий после осуждения отца Лени перестала быть богатой наследницей, иее послали отбывать трудовую повинность.

Снова маленькое чудо: благодаря какому-то высокому покровительству она попала не на военное предприятие, а в садоводство — плести венки; венков в те годы требовалось много. Лени оказалась талантливой плетельщицей, и владелец садоводства Пельцер не мог на нее нарадоваться. А кроме тоги, влюбился в нее — как большинство ее знакомых мужчин.

И туда же, в садоводство, приводили на работу военнопленного лейтенанта Красной Армии Бориса Львовича Колтовского. Лени полюбила его с первого взгляда, и он конечноже не устоял перед юной белокурой красавицей. Узнай власти об этом романе, обоих бы казнили, но благодаря очередному чуду на влюбленных никто не донес.

Автор приложил огромные усилия, чтобы выяснить, каким это образом русский офицер избежал концлагеря «со смертностью 1:1» и был переведен в лагерь «с чрезвычайно низкой смертностью 1:5,8»? И сверх того, из этого лагеря его не посылали, как всех, тушить горящие дома или разбирать завалы после бомбежек, а отправляли плести венки… Оказалось, что отец Бориса, дипломат и разведчик, служа до войны в Германии, завел знакомство с неким «высокопоставленным лицом», обладавшим огромным влиянием и до, и после, и во время войны. Когда Борис попал в плен, его отец ухитрился сообщить об этом знакомцу, и тот сложнейшим путем нашел Бориса среди сотен тысяч пленных, перевел его — не сразу, шаг за шагом, — в «хороший» лагерь и пристроил на легкую работу.

Возможно, из-за контакта с «лицом» Колтовского-старшего отозвали из его резидентуры в Германии и расстреляли. Да, таков уж рефрен этого повествования: расстрелян, погиб, посажен, расстрелян…

…Они могли любить друг друга только днем — на ночь Бориса уводили в лагерь, — и только во время воздушных налетов, когда полагалось укрываться в бомбоубежище. Тогда Лени и Борис уходили на соседнее кладбище, в большой склеп, и там, под грохот бомб и свист осколков, они и зачали сына. (По ночам, дома, — рассказывает Маргарет, — Лени ворчала: «Почему они не летают днем? Когдаже опять прилетят среди дня?»)

Опасная эта связь продолжалась до конца войны, причем Лени проявила несвойственную ей хитрость и изворотливость: сначала нашла фиктивного отца будущему ребенку, потом всеже сумела зарегистрировать дитя как Колтовского; самому Борису заготовила немецкую солдатскую книжку — на тот момент, когда уйдут наци и появятся американцы. Они пришли в марте, и четыре месяца Лени с Борисом прожили в нормальном доме, вместе, и вместе лелеяли ребенка и пели ему песни.

Борис не захотел сознаться, что он русский, и оказался прав: скоро русских «погрузили в вагоны и отправили на родину, к отцу всех народов Сталину». Но уже в июне его арестовал американский патруль, и Бориса послали — как немецкого солдата — на шахты в Лотарингию. Лени исколесила на велосипеде весь север Германии и в ноябре нашла его наконец — на кладбище: в шахте произошла катастрофа, и Борис погиб.

В сущности, здесь конец истории Лени Пфайфер; как мы знаем, жизнь ее продолжается, но жизнь эта словно определяется теми, давними, месяцами, проведенными рядом с Борисом. Даже то, что ее пытаются выселить из квартиры, в какой-то мере с этим связано. И то, что ее сын, родившийся в день чудовищной многочасовой бомбежки, угодил в тюрьму за мошенничество, тоже соотносится с любовью Лени к Борису, хотя и не вполне ясным образом. Да, жизнь продолжается. Однажды Мехмед, турок-мусорщик, стал на коленях просить Лени о любви, и она сдалась — по-видимому, из-за того, что не может вынести, когда человек стоит на коленях. Теперь она снова ждет ребенка, и ее не волнует то, что у Мехмеда в Турции остались жена и дети.

«Нужно и впредь стараться ехать в земной карете, запряженной небесными конями» — вот последние слова, услышанные от нее автором.

В. С. Кулагина-Ярцева

(Buridans Esel)

Роман (1968)

Карл Эрп, заведующий районной библиотекой в Берлине — столице ГДР, сорокалетний семейный мужчина с намечающимся брюшком, просыпается в своей комнате с улыбкой на лице. Читая книгу за завтраком, он думает о фрейлейн Бродер. После окончания библиотечного училища она, вместе с другим студентом, проходит полугодовую практику в его библиотеке.

Накануне в коллективе на собрании решался вопрос о том, кого из двух практикантов оставить в библиотеке после сдачи выпускных экзаменов. Директор училища рекомендовал Бродер, она берлинка, из числа тех, кто без Берлина зачахнет. Вопрос был решен в пользу девушки, все признавали, что ее познания огромны и моральный облик безукоризнен. Зато после собрания коллега Хаслер неофициально выразил мнение многих сотрудников, что фрейлейн, возможно, не хватает сердечности, она слишком прямолинейна, он сам боится, как бы в ее присутствии «не застудить душу».

Размышляя над внешностью своей подчиненной, Эрп вспоминает ее осанку, приятную сдержанность, а в чертах лица находит что-то «отстраняющее». Затем он видит улыбающиеся губы девушки, слышит ее мягкие интонации, которые иной раз приводят в смятение собеседника. Она становится неотразимой, когда «естественность пробивается сквозь искусственную холодность».

Пока Эрп думает о практикантке, поглощая вкусный и полезный завтрак, приготовленный женой, Элизабет занимается детьми. Элизабет спрашивает у мужа, вовремя ли он вернется домой, и удовлетворяется отрицательным ответом. Она хорошо изучила мужа и не сомневается, что потом узнает обо всем в подробностях. Она не боится историй с женщинами, он сам всегда обо всем рассказывает. Элизабет уверена, что муж не обманывал ее, не нарушал супружеской верности. Возникающую же иногда тревогу или ревность она старается подавить.

Семья живет в благоустроенном доме с садом, полученном Элизабет от своих родителей, переселившихся в Западный Берлин. Эрп полюбил этот дом, гордится газоном, которым занимается сам.

Рабочий день тянется для Эрпа невыносимо долго. Ему приходится сообщить практиканту Крачу о решении в пользу фрейлейн Бродер. Эрп пытается утешить недовольного Крача, раскрывая ему перспективы библиотечной деятельности в деревне и ругая Берлин. Разговор заканчивается злобным замечанием обойденного практиканта — сам Эрп почему-то не уезжает работать в деревню. Эрп смущен, для него мучительно иметь врагов, он привык к популярности как у женщин, так и у мужчин.