Наконец, при мерцании фонаря, он разглядел какую-то женщину. Она, очевидно, не имела никаких ужасных замыслов и сама перепугалась и закричала при его приближении. Он перевел дух, успокоил ее, и она указала ему, как выбраться на площадь Святого Марка.

Когда блеск иллюминации и шум толпы окружили его, он почувствовал себя как человек, зарытый заживо в могилу и из нее вырвавшийся. Блаженство жизни наполнило его всего. Ему хотелось петь и кричать: «Я жив! Я жив!»

Это неожиданное приключение заняло немало времени. Было уже поздно. Конечно, благоразумие и даже долг требовали от Александра, чтобы он поспешил домой и прежде всего удостоверился, вернулся ли Алексей Прохорович. Но именно боязнь, что он еще не вернулся и что придется его разыскивать, заставила его впрыгнуть в первую свободную гондолу и приказать везти себя, да еще как можно скорее, в палаццо Капелло.

«Ведь она давно уже ждет… может, беспокоится!» — при этой мысли забылся не только Чемоданов, но забылась и только что отступившая опасность.

Когда Александр отворил дверь маленькой гостиной, он увидел Анжиолетту всю в слезах.

— Кто это?.. Это вы, Панчетти?.. Ну, что? — воскликнула она, устремляясь к двери, и остановилась, будто окаменев, не смея верить своим глазам, боясь, что перед нею не живой человек, а призрак, который вот-вот сейчас испарится, исчезнет.

Но призрак не исчезал… Он протягивает руки, привлекает ее к себе.

— Это ты!.. Друг мой, ты жив… невредим!..

Она пронзительно вскрикнула и обняла его шею руками с такою силой, что ему стало больно. Она все еще боялась, что не удержит его, что он исчезнет.

— Разве ты знала, что я встречусь с убийцей?.. Как могла ты знать это?.. Разве это ты послала за мной мальчика? Куда же он скрылся и почему убежал?

— Я не понимаю… о каком мальчике ты говоришь… я никого не посылала… или, мажет быть, это Панчетти? Где был ты?

Наконец они мало-помалу успокоились, и Александр рассказал ей все, что с ним случилось.

— Так он, этот ужасный Пекки, там, на дне канала?

— Не знаю, ничего не знаю… может быть, он выплыл…

— Надеюсь, что нет… Ты избавил Венецию от величайшего негодяя, от самого страшного убийцы… ты герой! Да иным ты и быть не можешь… О, если бы ты знал, какие часы я пережила!..

Она стала с живостью и красноречием страсти, с восторгом радости передавать ему все муки, испытанные ею с той минуты, когда она отправила Панчетти его разыскивать. Для него рассказ этот был лучшей музыкой, он наполнял его сердце блаженством, и ему хотелось бы еще и еще подвергаться всяческим опасностям, лишь бы она так ждала его, так терзалась и мучилась и так чудно рассказывала ему про свои страдания.

Панчетти так и не явился. Очевидно, не найдя Александра, он не смел и глаз показать синьоре Капелло. Он, конечно, не мог себе представить, что предмет его заботы и бесплодных скитаний по городу, невредим и счастлив, как только способен быть счастливым юноша в бреду любовной горячки.

Но если Александр среди этого бреда позабыл всякую действительность, синьора Анжиолетта все же ее не забывала. Она вовремя вспомнила, что свидание их не может длиться всю ночь. Она приказала подать гондолу и отпустила Александра не иначе, как в сопровождении нескольких надежных людей, хоть он и просил ее не принимать этих предосторожностей.

— Это надо не для тебя, а для меня, — решительно объявила она, — неужели ты захочешь, чтобы я снова мучилась? Я не буду спокойна, пока не вернутся мои люди и не скажут, что ты вошел в свой дом невредимым.

Пришлось ей повиноваться.

Через полчаса ее люди вернулись и доложили ей о благополучном прибытии домой синьора форестьера. Она успокоилась, и ничто в ее сердце не шепнуло ей, что синьор форестьер в эту самую минуту снова на гондоле совершенно один с первым попавшимся гондольером спешит к жилищу ненавистной Лауры.

Дело в том, что Александр застал в своем посольстве большое волнение. Несмотря на приближавшееся уже утро, никто не спал.

— Что такое? Что случилось? — спросил Александр, чувствуя себя виноватым.

Ему отвечали:

— Алексей Прохорыч изволил пропасть.

Вдруг кто-то тряхнул его за ворот и прохрипел:

— Где посол? Говори, что ты с ним сделал? Утопил его, что ли?

Александр увидел совершенно искаженное от бешенства лицо Ивана Ивановича Посникова. Иван Иванович схватил его за руку, потащил в пустой покой, крепко запер за собою дверь и с кулаками подступил к нему.

— Говори, изверт, признавайся, где этот старый срамник? У каких чертей, в какой преисподней ты его оставил?

— Да успокойся же, Иван Иваныч, чего это ты на меня лезешь с кулаками… я тебе не холоп… на случай чего и у меня кулаки приготовлены, — проговорил Александр таким тоном, который мигом подействовал на Посникова.

Почтенный дьяк опустил руки и даже отскочил в сторону, но бешенство и негодование по-прежнему кипели в нем.

— Да ты пойми только, — шипел он, — ведь утро скоро… думал я, по крайности, вы вместе вернетесь… ан ты один… Что ж, не может он, что ли, и на четвереньках до дому добраться?.. Так ведь это такое дело, что завтра про то весь город узнает, мигом до дука доведут и такого позору будет, что впору с моста броситься да и утопиться, прости Господи!.. Где же он? Где?

— Не знаю, — растерянно прошептал Александр, сознавая, что Посников говорит правду, что поведение посла действительно может обратить на себя внимание и что, во всяком случае, царь за такое поведение не похвалит.

— Как не знаешь?! Да, — кричал Посников, — так это, значит, ты его бросил одного, среди нехристей! Что ж ты, о двух головах, что ли?

Александр и сам чувствовал себя так, будто две головы у него вырастают и в тех головах что-то не совсем ладно.

— Я, Иван Иваныч, я сейчас… я знаю, где он, я приведу его!

С этими словами Александр кинулся из палаццо, крикнул проезжавшего гондольера, прыгнул в гондолу и направился к синьоре Лауре. Где же ему было искать теперь Алексея Прохоровича, как не у нее!

Он не ошибся. Палаццо музыкантши был еще освещен, и слуги у входа удостоверили его, что важный старый форестьер здесь, что его привезла синьора Лаура часа три тому назад, встретив его на площади Святого Марка.

Александр не хотел входить в этот дом. По счастью, в кармане у него был листок бумаги, пенальчик с пером и маленькая походная чернильница, с которыми он, по своим секретарским письменным обязанностям, никогда не разлучался. При свете фонаря он, как мог крупнее и разборчивее, написал: «Алексей Прохорыч, я здесь и жду тебя, выходи — иначе большая беда будет». Написав это, он дал слуге монету и просил передать записку старому форестьеру.

Слуга согласился и понес записку. Алексей Прохорович, уставший, но довольный, сидел среди веселой, потешавшейся над ним компании и нежно глядел на синьору Лауру. Когда слуга подал ему записку, он сначала не хотел брать ее, не понимая, в чем дело. Но потом взял, прочел и мгновенно преобразился. Он пытался жестами объяснить Лауре, что должен ее покинуть, схватил ее руки, прижал их к своему сердцу и затем решительно направился к двери.

Его хотели удержать, но Лаура крикнула:

— Оставьте! Неужели он еще не надоел вам… Мне он надоел… да и поздно… спать пора!

Алексей Прохорович был навеселе, но не пьян. Он очень твердо сошел со ступеней и без посторонней помощи сел в гондолу. Поплыли.

— Что ж это ты, разбойник, меня бросил на площади! — сердито проговорил наконец посол.

— Я не бросал тебя, Алексей Прохорыч, — довольно бойко ответил Александр, и в темноте нельзя было видеть, как он покраснел при этом, — толпа оттерла… Потом искал я, искал тебя по всей Венеции.

— Искал! Видно, хорошо искал!.. Кабы не эта баба, ведь я пропал бы совсем средь немцев.

— Эх, Алексей Прохорыч, зачем тебе было пропадать, сел бы в гондолу — и прямо тебя домой бы доставили, ведь тут всякий перевозчик теперь нас знает… У бабы-то, видно, весело.