Александр смутился, растерялся, покраснел как маков цвет. Никак он не ожидал ничего подобного.

— Да как же это? Зачем?.. Я не могу… — отчаянно шептал он Нино.

А тот смеялся.

— Как не можете? Молодая, прекрасная синьора глядит на вас, улыбается вам, желает с вами познакомиться, а вы говорите, что не можете!.. Нет, вы не сделаете такой невежливости, пойдемте скорей!

Александр, не помня себя, очутился перед синьорой. Она ему говорила что-то, но он стоял молча, глупо улыбаясь и не понимая, что это такое она говорит ему. Однако ведь он был не из робкого десятка, да и самолюбие заговорило.

Была не была! Не оставаться же дураком на общее посмешище!

Он пробормотал что-то и низко поклонился молодой женщине. Она все улыбалась и протянула ему руку, сверкавшую дорогими кольцами.

— Прелестная синьора так любезна, — шептал Нино, — а вы что же?.. Целуйте скорей ее руку!

Но этого Александр не мог. Его губы прикасались к руке только двух женщин — матери и Насти. Он пожал протянутую ему, блиставшую драгоценными камнями руку и, полуобернувшись к Нино, шепот которого был достаточно громок, чтобы все его слышали, сказал ему:

— Синьора извинит меня и не обидится: на моей родине нет обычая целовать руки чужих женщин.

— Вот как! — воскликнула синьора Лаура. — Так, значит, для того, чтобы я добилась такой чести, я должна породниться с вами?.. Вы слишком спешите, синьор.

Кругом раздался смех, но Александр решительно не понял, чему это смеются. Синьора Лаура сама налила бокал вина и протянула его Александру. Тот не нашел возможным отказаться, встал, поклонился и выпил. Вино — легкое, душистое, сладковатое — показалось ему очень вкусным.

— Нравится вам мое вино? — спрашивала синьора Лаура.

— Очень нравится…

— В таком случае я угощу вас сегодня вечером еще более вкусным… — Нет, — вспомнила она, — сегодня не могу, завтра. Приведите его ко мне завтра, синьор Нино.

В это время подошел слуга, посланный Панчетти, и сказал, что обед подан. Александр опять почтительно поклонился синьоре и ее кавалерам, причем она уже не протянула ему руки, отошел к своему столу и вздохнул с видом облегчения.

Он чувствовал себя во время разговора с этой женщиной очень неловко, да и сама она, показавшаяся издали такой красавицей, вдруг как-то перестала ему нравиться.

Вблизи она была уже не так молода и красива. Она глядела слишком смело и странно, так что взгляд ее почти сердил его, и ему становилось от этого взгляда просто совестно чего-то.

Через несколько минут синьора Лаура и ее кавалеры вышли из траттории. Проходя мимо Александра, она кивнула ему головою, опять обожгла его взглядом и будто обронила:

— До завтра!

— Не правда ли, прелестная синьора? — спрашивал Нино.

— Да… нет… — замялся Александр. — Да, конечно, она очень красива…

— Но она не совсем по вашему вкусу, — вдруг досказал его мысль аббат Панчетти. — Она вас звала к себе завтра, но сегодня вы увидите другую синьору, совсем иного рода, красота которой бесконечно выше красоты этой Лауры… Да их и сравнивать нельзя!

— Кто же это?

— Это синьора Анжиолетта Капелло. Она одна из самых знатных и важных дам Венеции… Я говорил ей о приезде московитского посольства и о вас, любезный синьор, и она разрешила мне и Нино привести вас сегодня к ней.

Александр опять растерялся.

— Извините, — говорил он, — мне нельзя… у меня есть дело.

— Нет, не отказывайтесь! — перебил его Панчетти. — Когда вы увидите синьору Анжиолетту, то будете нам благодарны. К тому же от приглашения знатной дамы молодой человек не должен отказываться. Если вы сделаете это, то очень повредите себе, и о вас будут дурно думать в Венеции. Зачем вы смущаетесь, синьора Анжиолетта прекрасно говорит по-латыни…

Он начал так восторженно описывать красоту и высокие достоинства своей патронессы, так сумел затронуть самолюбие и любопытство молодого человека, что тот наконец согласился быть представленным синьоре Капелло.

Между тем обед подходил к концу.

— Как вам нравятся кушанья? — спрашивал Панчетти.

Александр не умел да и не находил нужным лгать.

Он ответил:

— Одно хорошее, а другое дурно…

Некоторые кушанья ему даже очень не нравились, так как они были приготовлены на оливковом масле, к которому он не привык. Ему невольно вспомнились пышные пироги и кулебяки Антониды Галактионовны, московские индюшки и гуси, начиненные всякой всячиной, и прочие сладости, которых он не ел с самого отъезда из Москвы и которые представлялись ему теперь еще более вкусными.

Зато венецианские вина были хороши. То Панчетти, то Нино все подливали ему в бокал и уверяли, что вино легкое, что его можно пить сколько угодно.

Александр и пил. Но когда после обеда он вышел снова на площадь, то почувствовал значительную тяжесть в ногах и некоторое головокружение. На сердце, однако, было хорошо и весело, какая-то особая, подзадоривающая смелость охватывала его, и он все спрашивал Панчетти:

— Когда же мы к вашей синьоре?

— А вот погодите, — отвечал аббат, — теперь еще рано… когда закатится солнце, когда зажгутся огни в окнах и начнется dolce far neinte — тогда и поедем в палаццо Капелло…

Маленький Нино шел молча, и из-под маски глаза его зловеще блестели.

При постоянной смене внешних впечатлений минуты незаметно шли за минутами. Зимний день догорал, с моря потянул холодноватый ветер. Легкое опьянение, вызванное выпитым за обедом вином, проходило, и вместе с ним исчезла и возбужденность.

Александр уже снова начинал чувствовать неловкость и нежелание отправляться к какой-то синьоре. Он уже поговаривал о том, что с самого утра не был дома, что ему пора вернуться, так как он может понадобиться послам.

Но тут не только Панчетти, но и Нино стал его всячески отговаривать. Нино вообще сделался гораздо оживленнее, разговорчивее, и хитрый Панчетти, наблюдавший за ним, давно уже сообразил, что ревнивый музыкант, наверно, затеял нечто опасное для молодого московита.

— Однако сильно свежеет, — говорил Нино, кутаясь в свою епанчу.

— Неужели вы не чувствуете холода, синьор? — обратился он к Александру.

— Холод! Вы это называете холодом… в январе месяце!.. Вот у нас в Москве теперь так холодно, стоят лютые морозы, без шубы на улицу не выйдешь, а как здесь — у нас только весною да ранней осенью бывает… Мне жарко в моем теплом кафтане.

Ах, этот кафтан! Этот кафтан был такой красивый, богатый, зашитый донизу золотыми позументами и отороченный темным пушистым мехом, он так шел к высокой мужественной фигуре московита, что Нино с ненавистью во взгляде смотрел на него.

— Да, вам хорошо, ну а нам с аббатом холодно, и если мы теперь не согреемся, то в гондоле совсем продрогнем. Надо зайти в тратторию и выпить бокал-другой вина. Тут вот, в «Aquila Nero», отличное вино… и недорого. Не так ли, синьор аббат?

Аббату было холодно, и он чувствовал, что не худо бы выпить. «Ну да, ты хочешь напоить московита, чтобы он неприлично вел себя перед синьорой, — подумал он, — что ж, посмотрим, что из этого выйдет».

— Да, в «Aquila Nero» вино хорошее, — сказал он громко.

И они вошли в двери, над которыми помещалась вывеска с изображением большого черного орла.

Нино тотчас же исчез куда-то и затем возвратился в сопровождении служителя, несшего две бутылки и бокалы.

— Уходи, Антонио, уходи, я сам разливать буду! — суетливо проговорил он, завладел обеими бутылками и быстро стал наливать из них в бокалы.

Панчетти заметил, что в два бокала он налил из одной бутылки, а в третий из другой — и этот третий бокал подал московиту.

— Попробуйте, синьор, какое вино, — говорил, суетясь и сверкая глазами, Нино, — удивительный напиток… Какая густота! Будто масло… а аромат?..

Александр хлебнул. Вкусно! И в то же время будто огонь разлился по его жилам.

— Ну, что? Каково вино?

— Хорошее, только оно, кажется, очень крепко.