Казалось бы, что у него на руках абсолютно все козыри.

В качестве противовеса мы имели на Средиземном море три базы. Одна из них, Мальта, находилась в конце Сицилийского пролива. Две остальные базы закрывали западные и восточные ворота, ведущие в это внутреннее море: Гибралтар и Александрия. Гибралтар находился в 1000 миль от Мальты, Мальта — в 1000 миль от Суэцкого канала. Это означало трехдневный переход при любой нормальной операции. Мальту от Сицилийского берега отделяли всего 40 миль и 50 миль от ближайшего итальянского аэродрома.

В теории, чтобы нейтрализовать флот Муссолини и пользоваться Сицилийскими узостями, мы должны были иметь превосходящие силы в каждом бассейне. Муссолини мог перебрасывать свои корабли с запада на восток и обратно без всяких проблем. На бумаге нам требовалось около 14 линкоров и соответствующее количество легких кораблей, что провести «военную игру» как положено по правилам.

Мы должны были удерживать Средиземное море первые 9 месяцев, чтобы накинуть удавку на горло Муссолини. Это подорвало бы его уверенность в своих силах, подорвало бы силы империи и нации. После этого мы могли бы пользоваться Сицилийским проливом почти беспрепятственно.

Блестящая штабная работа, великолепная морская выучка, а также точная оценка возможностей итальянского флота, позволили адмиралу Каннингхэму на востоке и адмиралу Сомервиллу на западе превратить флот Муссолини из гордости нации в посмешище для всего мира.

Западная эскадра, которой командовал адмирал Сомервилл, получила название Соединения Н. В первый год войны оно состояло из одного линейного крейсера — «Ринаун», одного авианосца — «Арк Ройял», одного крейсера — «Шеффилд». Их прикрывала 8-я флотилия эсминцев. Вот и все силы Соединения Н.

Время от времени при проведении особо важных операций, либо если позволяла обстановка, Соединение Н получало второй линкор. Однако за все время своих боев против итальянцев оно не имело более двух линейных кораблей. Максимальное количество крейсеров, даже в случае прибытия особых подкреплений, не превышало полудюжины.

Но Соединение Н ни на секунду не ослабляло своей железной хватки. Западное Средиземноморье находилось под наших прочным контролем, и наши силы постоянно нависали над Италией.

Восточный бассейн был больше по размерам и по важности. Именно он являлся дамбой против потока «DrangnachOsten».

Там мы имели более крупные силы. Время от времени Средиземноморский флот адмирала Каннингхэма имел в своем составе до 4 линейных кораблей. Объединив эти два соединения мы могли бы получить впечатляющий флот, но в действительности это было совершенно нереально. Они были вынуждены действовать, нарушая все принципы морской стратегии, по отдельности. Когда мы желали провести конвой через Суэцкий канал, то Соединение Н сопровождало его на первой половине маршрута, а потом конвой встречал Средиземноморский флот и сопровождал на второй. Соединение Н действовало в западном бассейне, Средиземноморский флот — в восточном, а итальянский флот располагался в проливе между ними. Теоретически итальянцы могли нанести удар в любом направлении. По всем законам им сначала полагалось атаковать более слабое соединение, уничтожить его, а потом быть готовым встретить более сильное, если оно попытается прийти на помощь. Активность более сильного соединения следовало нейтрализовать действиями эсминцев, подводных лодок и минными полями. Против него следовало бросить самолеты-торпедоносцы, пикировщики и горизонтальные бомбардировщики.

В теории…

На практике ничего подобного не произошло. Время от времени противник пытался сделать нечто подобное, но никогда не использовал эту стратегию в целом.

В предвоенные годы Муссолини много говорил об «огненном треугольнике»: Киренаика — Отрантский пролив — мыс Бон. Он утверждал, что в нем безоговорочно господствуют его корабли, а самолеты уничтожат любой корабль противника, который рискнет там появиться.

Но когда пришло время действовать, а не говорить, он не сумел провести собственные конвои через «огненный треугольник».

Но было еще одно обстоятельство, которое осложняло ситуацию на Средиземном море.

Именно здесь Муссолини продемонстрировал свою шакалью натуру, вцепившись в бок умирающей Франции. Следует напомнить, что французский флот на Средиземном море был сильнее английского.

В начале войны мы возлагали на французский флот большие надежды. В период Первой Мировой войны он себя никак не показал. Командование французского флота в то время находилось в плену совершено ложных идей и состояло из слабых людей. Материальная часть флота была скверной, дисциплина слабой, а эффективность — более чем скромной. Он в определенной степени помог нам при организации конвоев, а в некоторых операциях, например в Галлиполи, действовал отважно, хотя и неумело. Но если говорить об общем вкладе французов в поражение немцев на море — он был незначительным.

Однако в 1939 году мы имели все основания ожидать от французов гораздо более действенной помощи. В последние годы французский флот пополнился большим количеством современных кораблей, характеристики которых выглядели просто великолепно. Он получил новые корабли и новых энергичных командиров. Его эффективность возросла в десятки раз. Утверждали, что моральный дух флота прекрасный. Внешне все выглядело просто потрясающе.

В первые 9 месяцев войны французский флот действовал очень хорошо. Его тяжелые корабли стояли без дела, но легкие силы внесли значительный вклад в сопровождение конвоев. Подводные лодки полностью оправдали свою репутацию. Он сделал то, что положено.

А затем Франция пала. Но даже в эти тяжелые времена мы продолжали верить в ее флот. Мы воевали вместе с ними, мы разговаривали и выпивали с французами. Мы верили, что они будут продолжать борьбу, несмотря на поражение Франции.

Франция вынесла свою долю испытаний под Дюнкерком. Она потеряла там несколько эсминцев, но даже утром последнего дня эвакуации французские корабли находились возле Па-де-Кале. Я видел, как в 9 утра мимо нас пронесся французский дивизион, направлявшийся к фарватерам Дюнкерка.

Французский торговый флот также славно поработал. Я навсегда запомню бретонские рыбацкие суда — «Сьель де Франс», «Аве Мария Грата Плена», «Жан Антуан» и другие. Они прошли вместе с нами сквозь пламя.

А потом все это рухнуло.

Франция отвергла благородное предложение об общем гражданстве. Власть взял дряхлый и подозрительный Петэн, и великое имя Франции было вмято в грязь гусеницами немецких танков. Адмирал Дарлан продал честь и достоинство и предал морское братство. Французский флот, который практически не пострадал и не понес особых потерь — если не считать эсминцев, — был отправлен в базы африканского побережья и даже за океан на Мартинику.

Французский флот перестал быть нашим союзником как раз в тот момент, когда его помощь была особенно нужна.

Он не был разбит, а просто перестал сражаться. Он не испытал шока битвы, потому что не участвовал в битвах. Это произошло потому, что французское Верховное Командование предпочло использовать свой флот как разменную монету для спасения интересов французских рантье. Флот стал страховым полисом кошельков среднего класса и власти «Двух сотен семейств».

Никогда еще не было столь позорного унижения и столь трусливого бегства. Ни у кого из французских командиров не хватило духа отказаться выполнять позорные приказы и продолжить сражаться.

В Александрии и в английских портах стояло довольно много французских кораблей. Разумеется, мы были вынуждены задержать их. Здесь оказались 3 старых линкора, несколько крейсеров, эсминцев и подводных лодок. Авианосец «Беарн» и один крейсер остались на Мартинике.

Этот флот из нашего союзника превратился в предмет торга. Дарлан в любой момент мог продать его Германии за 30 сребреников. Все, что мы слышали о Дарлане, Лавале и Петэне, подтверждало нашу убежденность — им нельзя доверять. Мы должны были помешать такой сделке. Мы должны были вырвать ядовитые зубы ехидны.