Судно было уже метрах в двухстах от причала, как вдруг на краю мола показалась маленькая одинокая фигура в белом. Она неторопливо ковыляла по серой полосе цемента, как будто искала чего-то, или не знала, куда идти, или же у нее кружилась голова. Сердце у меня забилось. Это он, человек или призрак, и хотя мне трудно было его разглядеть на таком расстоянии, но он снова удалялся от меня, упорно двигаясь к югу, неуклюжий посланец мира, к которому, вероятно, мог бы принадлежать и я.

А сегодня в Хараре я встретил его опять. Я сижу здесь, в пустом и уединенном доме одного моего друга, совершенно ошалев от жужжания вентилятора. Мысли качаются вверх-вниз, как на волнах: то ли я просто устал, то ли продуло в машине. Нет, это уже не страх, как там, близ лагуны в Порт-Саиде; просто я чувствую себя немощным, недостойным того, что меня ожидает.

Я вновь видел его сегодня, когда осматривал лабиринты туземного города. Полчаса ходил я по этим меандрам, совершенно одинаковым и одновременно столь непохожим; после грозы стало замечательно светло. Мне открывались сказочные дворики, обнесенные красными саманными стенами, точно маленькие форты. Переулки по большей части были пустынны, дома (если их можно назвать домами) безмолвны: иногда приходило в голову, что город вымер, уничтоженный чумой, и что выхода у меня нет – ночь застигнет меня в судорожных поисках избавления.

Об этом я как раз и думал, когда появился он. Волею случая крутая улочка, по которой я спускался, оказалась не такой извилистой, как прочие, а довольно прямой, так что было видно вперед метров на восемьдесят. Он шел меж камней, ковыляя еще сильнее, чем раньше, и очень многозначительно удаляясь в противоположную от меня сторону. Это выглядело не то чтобы трагично и уж совсем не гротескно… даже не знаю, как сказать. Но то был он, человек из Порт-Саида, посланец сказочных царств, который останется теперь со мной навсегда.

Я побежал вниз так быстро, как только мог. Уж в этот-то раз он не сможет ускользнуть от меня: две одинаковые красные стены шли вдоль улицы, и дверей в них не было. Я добежал до того места, где переулок круто изгибался, и ожидал увидеть человека в белом за поворотом не более чем в трех метрах. Однако его там не оказалось. По своему обыкновению, он растворился.

Я снова встретил его чуть позже: он все так же удалялся по одному из этих лабиринтов. Теперь я не стал за ним бегать. Остался стоять, рассматривая его со смутной грустью, пока он не исчез в боковом переулке. Что ему все-таки от меня надо? Куда он хочет увести меня? Не знаю, кто ты – человек, привидение или мираж, – но боюсь, что ты ошибся. Боюсь, я не тот, кого ты ищешь. Мне кажется, я понял, что ты хочешь увести меня все дальше и дальше, вплоть до границ твоего неведомого царства.

Может, зря я не следую за тобой. Ты терпелив: поджидаешь меня на уединенном перепутье, чтобы указать мне путь, с поистине восточной деликатностью ты делаешь вид, что избегаешь меня, и даже не осмеливаешься открыть свое лицо. Ты, видно, намерен дать мне понять, что твой повелитель ожидает меня посреди пустыни в роскошном белом дворце, охраняемом львами, где поют заколдованные фонтаны. Это было бы прекрасно, я знаю, я и в самом деле не прочь попасть туда. Но душа моя смиренна и боязлива, невзирая на мои укоры, ее крылья трепещут, она вся замирает от страха, стоит ей оказаться на пороге великих приключений. Вот таков я, к сожалению, и, боюсь, твой властелин зря теряет время, ожидая меня в белом дворце посреди пустыни, где я, возможно, и был бы счастлив.

Нет, нет, Бога ради! Будь что будет, о посланец, отнеси весть, что я приду, тебе даже не обязательно вновь появляться. Сегодня вечером я чувствую себя превосходно, хоть мысли и путаются немного. Я принял решение и отправляюсь в путь. (Но способен ли я на такое? Не отступит ли моя душа в последний момент, не задрожит ли, не спрячет ли голову в робкие крылья, не попросит ли остановиться?)

Синьора Мария Грон вошла в гостиную на первом этаже виллы. Она осмотрелась вокруг, чтобы убедиться, что все идет в точном соответствии с семейным уставом, поставила на стол корзинку для рукоделия, деликатно понюхала розы, стоящие в вазе. Возле камина расположились ее муж Стефано, сын Федерико (или просто Федри), дочь Джорджина с книгой в руках и старый друг дома, врач Эудженио Мартора, закуривавший сигару.

– Вот и все, уже завяли, – пробормотала она про себя и ласкающим движением провела рукой по цветам. Лепестки посыпались на стол.

Из кресла ее окликнула Джорджина:

– Мама!

Уже наступила ночь; ставни высоких окон, как обычно, были закрыты. И все же снаружи явственно доносился непрерывный шум дождя. В глубине гостиной пышная красная портьера, от недостатка света казавшаяся черной, закрывала просторную арку, ведущую в вестибюль.

– Мама! – повторила Джорджина. – Помнишь двух каменных львов в конце дубовой аллеи?

– Что это вдруг ты о них вспомнила, дорогая? – с учтивым безразличием ответила мать и, усевшись на свое обычное место под абажуром, пододвинула к себе корзинку с рукоделием.

– Сегодня утром, – объяснила девушка, – когда я возвращалась на машине, я увидела их на повозке одного крестьянина, около моста.

В тишине зала нежный голос Джорджины прозвучал довольно резко. Синьора Грон сложила губы в предостерегающую улыбку и мельком взглянула на мужа, видимо, в надежде, что он не слышал.

– Ничего себе! – воскликнул доктор Мартора. – Не хватало только, чтобы крестьяне принялись воровать статуи. Тоже мне коллекционеры!

– Ну и? – проронил отец, ожидая продолжения.

– Я велела Берто остановить и пойти разузнать…

Синьора Грон слегка сморщила нос: она всегда так делала, когда разговор касался неблагодарных тем и следовало как-то сгладить ситуацию. В истории с каменными львами было что-то странное, неприятное и, стало быть, не подлежащее огласке.

– Ну да, это я распорядилась убрать их. – (Таким образом она попыталась выйти из положения.) – Они меня ужасно раздражали.

Голос отца прозвучал низко и надтреснуто – то ли от старости, то ли от возмущения:

– Как же так, дорогая? Зачем? Ведь это две античные скульптуры, археологическая находка…

– Я не так выразилась, – произнесла синьора подчеркнуто любезно, а про себя подумала: надо же было сморозить такую глупость, ничего получше не могла придумать! – Я действительно говорила, чтобы их убрали, но неопределенно, скорее в шутку…

– Дай же я доскажу, мамочка, – настаивала девушка. – Берто спросил у крестьянина, и тот сказал, что нашел льва на берегу…

Она запнулась, потому что ей вдруг показалось, что дождь кончился. Однако в наступившей тишине опять стал слышен монотонный, густой шум дождя, от которого на душе становилось тягостно (хотя никто не отдавал себе в этом отчета).

– Почему «льва»? – спросил молодой Федерико, даже не повернув головы. – По-моему, ты сказала, что там были оба.

– Боже мой, как ты педантичен! – рассмеялась Джорджина. – Ну да, я видела одного, но, вероятно, там был и другой.

– Хм, странно, – произнес Федерико.

Доктор Мартора тоже засмеялся.

– Скажи, Джорджина, – спросила синьора Грон, сразу же воспользовавшись паузой, – что за книгу ты читаешь? Не последний ли роман Масена, о котором ты мне говорила? Я тоже хотела бы его почитать после тебя. Если заранее не предупредить, ты сразу же пустишь его по рукам. И кто-нибудь из твоих подруг обязательно зачитает… А мне нравится Масен, в нем чувствуется яркая индивидуальность. Фрида сегодня обещала мне…

Но муж прервал ее:

– И все-таки, Джорджина, что ты предприняла? Ты хотя бы спросила его имя? Извини, Мария, – добавил он.

– Не буду же я устраивать разбирательство посреди дороги, – ответила девушка. – По-моему, это был кто-то из семьи Далль Ока. Он сказал, что ничего не знает, что нашел статую в реке.

– А ты уверена, что это был один из наших львов?

– Еще бы! Ты разве не помнишь, как мы с Федри выкрасили ему уши в зеленый цвет?