Всю болотистую долину по обеим берегам занимали наши войска, а немцы засели километров за 6 на высоком коренном берегу. Слышалась отдаленная ленивая стрельба из пулеметов, реже из орудий. Вдруг шипя со свистом пронесся снаряд и взорвался за 500 метров от нас.

Город Любеч был ровесник Киеву. Согласно летописям, там родилась Малуша, мать Владимира Святого, и ее брат легендарный Добрыня, а Владимир Мономах созвал там князей — своих родственников и безуспешно пытался их помирить. И еще там родился святой Антоний Печерский.

До войны это был маленький городок, спрятанный в оврагах, раскинутый по горам, покрытым фруктовыми садами. Посреди находилась большая гора, называвшаяся Мазепа. Недавние раскопки обнаружили на этой горе остатки деревянного замка XII века. Выше по течению сохранился большой старый парк имения графа Милорадовича. Барский дом сожгли еще в Гражданскую войну. А теперь немцы сожгли почти весь город, в отместку за подорвавшуюся на партизанской мине легковую машину с офицерами.

Я узнал, как немцы поджигали дома.

Один шел со специальным насосиком и прыскал бензином под крышу, а другой — горящей паклей, намотанной на палку, поджигал.

— Ну, а вы что тогда делали? — спрашивал я женщин.

— Ползали перед ними на коленях, обнимали их за ноги, выли, плакали, детей заставляли ползать. Они нас прикладами отгоняли.

И Любеч и окрестности были битком набиты войсками, но это были вторые эшелоны — понтонеры, саперы, дальнобойная артиллерия, разные хозяйственные и медицинские части.

У всех этих частей чувствовалось праздничное настроение, а мы мокли под дождем, но продолжали забивать колышки.

8 ноября сводки передавали об освобождении Киева. Солдаты пели, кричали «ура». Второй день им раздавали спирт. А мы мокли под дождем и забивали колышки.

Дня через три кончили рекогносцировать и отправились обрабатывать материалы за 40 км в районный центр Репки, куда к этому времени успел переехать штаб УВПС-25.

Дня три мы вкалывали до одурения, почти без сна, красиво начертили на листах ватмана цветные рекогносцировочные схемы.

Ждали начальника УУР (Управления укрепрайона) полковника Овчинникова их утверждать. Когда он приехал, майор — представитель УУР — скомандовал:

— Внимание, товарищи офицеры! — потом строевым шагом он подошел к прибывшему и отрапортовал: — Товарищ полковник, офицеры 1-го Отдела УВПС-25 заняты обработкой рекогносцировочных материалов!

А мы — простые смертные? Почему он нас не помянул?

Полковник был еще молодой, высокого роста, в высокой папахе, в белом полушубке. Он скинул полушубок, и на его кителе зазвенели и засверкали многие ордена и медали. На Курской дуге, когда немцам в одном месте удалось прорвать фронт, его войска грудью сдержали их натиск. А год спустя, став генералом, он погиб на мине, отправившись в портновскую мастерскую штаба армии на примерку новой шинели.

— Здравствуйте, товарищи офицеры! — гаркнул полковник, отнимая ладонь от папахи.

Он сел, и ему стали подносить, как иконы, натянутые на фанерных листах ватманы, и он в правом верхнем углу синим карандашом под словом «утверждаю» ставил размашистую подпись. Мы потом измерили ее длину — оказалось 25 сантиметров.

Одну схему — старшего лейтенанта Усмана и Некрасова — он чуть-чуть не забраковал, потом смилостивился. Схемы были скопированы, и их отправили в 73, 74 и 75 ВСО с приказом немедленно начать копать и строить рубеж.

А нам, только для отчета, предстояло еще обработать никого не интересовавший резервный рубеж по Снову.

Некрасов и я, поддержанные Афанасием Николаевичем, вымолили у капитана Баландина разрешение отправиться на одни сутки в Городню, где у мадам Колбасы хранилось наше барахло, точнее барахло Некрасова, ведь у меня, кроме маленького чемоданчика, ничего не было.

В Городню мы попали на переполненной ранеными попутной машине. Там мы узнали, что штаб нашего ВСО уже успел переехать в Любеч, а через час на последней машине отправлялся туда Гофунг.

Едва успели мы сбегать за вещами и поехали обратно.

Я всегда был дисциплинированным и один на такую штуку не решился бы. Меня подбил Некрасов, а я принял его предложение — проехать мимо Репок, мимо штаба УВПС-25 прямо в Любеч и там в нашем ВСО чистосердечно во всем признаться — дескать, удрали, не хотим возвращаться на писанину и на чертежи, а хотим строить оборонительный рубеж.

Приехали в Репки, когда начало темнеть. Гофунг должен был там что-то получать и поставил машину у самого крыльца штаба.

Некрасов и я не стали слезать с кузова, а наоборот, накрылись брезентом и затихли, будто спим.

И вдруг, стуча сапожками, из штаба выскочила Клава Монюкова. Навстречу ей шел один из наших офицеров, и она начала с ним оживленно кокетничать у самой нашей машины, в каком-нибудь метре от моей спрятанной под брезентом головы. Кокетничала она так минут 20, я едва сдерживался от смеха, а Некрасов сжимал мою руку. Наконец явился Гофунг и мы поехали дальше.

В Любеч мы попали уже ночью. В штабе неожиданно застали майора Харламова и Виктора Подозерова. Недели две назад они покинули едва тащившийся эшелон и, захватив несколько плотников 2-й роты, на машине прибыли в Любеч.

Некрасов и я признались в нашем бегстве. Майор Харламов сперва засмеялся, потом сказал Некрасову:

— Твое дело простое, завтра твоя 3-я рота приходит сюда и начинает работать. Иди в свою роту и все. — Обратившись ко мне, он добавил: — А твое дело сложнее. Ты знаешь, что твоя рота пропала, и мы не знаем, где она находится?

Да, связь со 2-й ротой оборвалась. В штабе ВСО очень беспокоились — куда она делась, выгрузилась ли она на тогдашнем конечном пункте железной дороги — на станции Унеча или томится в теплушках?

У капитана Пылаева была трехтонка, но без единого литра горючего, была одна лошадка белохвостая Ласточка. В роте кончились все продукты, а по чьей-то оплошности аттестата рота не имела. Словом, 150 человек теоретически были обречены на голодную смерть, а им предстояло пройти пешком от Унечи до Любеча 250 километров.

— Ступай пока руководить десятью бездельниками из вашей роты, — сказал мне майор Харламов. — Ступай в деревню Коробки, там будет дислоцироваться ваша пропавшая рота. Пока находите и приводите в порядок помещения.

Я встретил своих бойцов возле штаба. Они действительно томились бездельем и очень мне обрадовались. Забрали они свои котомки, топоры и пилы, и мы отправились за 3 километра вверх по Днепру.

Деревня Коробки растянулась вдоль коренного берега Днепровской поймы на полтора километра. Все хаты были битком набиты солдатами различных частей. С трудом отыскали мы две хибары и там разместились. Ни о каких поисках и оборудовании помещений нечего было и думать. Поселившиеся в Коробках солдаты других частей деятельно что-то строили для своих хозяев. Ведь децзаготовки были широко распространены среди всех видов войск, не находившихся на передовой.

Наши плотники смогли найти работу лишь в соседней сожженной деревне Долгуны — копать землянку за два пуда ржи, и все.

Дня через три я пошел в штаб ВСО доложить как и что, а также узнать — не слышно ли, где моя рота. Открыл дверь и прямо напоролся на рекогносцировщика капитана Паньшина, с кем на одной машине весной проделал беспримерное путешествие из Сталинграда в Старый Оскол.

— А, беглец, отыскался! — крикнул он.

Оказывается, он привез приказ самого Богомольца — немедленно откомандировать на рекогносцировочные работы 2-й очереди Некрасова и меня.

— Зачем приперся, вот и влип, — шепнул мне майор Харламов.

Командир 3-й роты, старший лейтенант Терехов, прислал записку за своей подписью и за подписью медсестры, что у Некрасова высокая температура. Все знали, что это вранье, но формально невозможно было придраться.

Капитан Паньшин выбрал одного меня. Майор Харламов правда оговорил, что если за время рекогносцировок сделается известным местопребывание 2-й роты, он меня пошлет в роту, а не на черчение и писанину.