46. Дочь Иаира Нежны травы, белы плиты, И звенит победно медь: «Голубые льды разбиты, И они должны сгореть!» Точно кружит солнце, зимний Долгий плен свой позабыв; Только мне в пасхальном гимне Смерти слышится призыв. Ведь под снегом солнце билось, Там тянулась жизни нить: Ту алмазную застылость Надо было рабудить… Для чего ж с контУров нежной, Непорочной красоты Грубо сорван саван снежный, Жечь зачем ее цветы? Для чего так сине пламя, Раскаленность так бела, И, гудя, с колоколами Слили звон колокола? Тот, грехи подъявший мира, Осушавший реки слез, Так ли дочерь Иаира Поднял некогда Христос? Не мигнул фитиль горящий, Не зазыбил ветер ткань… Подошел Спаситель к спящей И сказал ей тихо: «Встань». Трилистник вагонный 47. Тоска вокзала О, канун вечных будней, Скуки липкое жало… В пыльном зное полудней Гул и краска вокзала… Полумертвые мухи На забитом киоске, На пролитой известке Слепы, жадны и глухи. Флаг линяло-зеленый, Пара белые взрывы, И трубы отдаленной Без ответа призывы. И эмблема разлуки В обманувшем свиданьи – КондуктОр однорукий У часов в ожиданьи… Есть ли что-нибудь нудней, Чем недвижная точка, Чем дрожанье полудней Над дремотой листочка… Что-нибудь, но не это… Подползай – ты обязан; Как ты жарок, измазан, Все равно – но не это! Уничьтожиться, канув В этот омут безликий, Прямо в одурь диванов, В полосатые тики!.. 48. В вагоне Довольно дел, довольно слов, Побудем молча, без улыбок, Снежит из низких облаков, А горний свет уныл и зыбок. В непостижимой им борьбе Мятутся черные ракиты. «До завтра, – говорю тебе, — Сегодня мы с тобою квиты». Хочу, не грезя, не моля, Пускай безмерно виноватый, Глядеть на белые поля Через стекло с налипшей ватой. А ты красуйся, ты – гори… Ты уверяй, что ты простила, Гори полоской той зари, Вокруг которой все застыло. 49. Внезапный снег
Снегов немую черноту Прожгло два глаза из тумана, И дым остался на лету Горящим золотом фонтана. Я знаю – пышущий дракон, Весь занесен пушистым снегом, Сейчас порвет мятежным бегом Завороженной дали сон. А с ним, усталые рабы, Обречены холодной яме, Влачатся тяжкие гробы, Скрипя и лязгая цепями. Пока с разбитым фонарем, Наполовину притушенным, Среди кошмара дум и дрем Проходит Полночь по вагонам. Она – как призраный монах, И чем ее дозоры глуше, Тем больше чада в черных снах, И затеканий, и удуший; Тем больше слов, как бы не слов, Тем отвратительней дыханье, И запрокинутых голов В подушках красных колыханье. Как вор, наметивший карман, Она тиха, пока мы живы, Лишь молча точит свой дурман Да тушит черные наплывы. А снизу стук, а сбоку гул, Да все бесцельней, безымянней… И мерзок тем, кто не заснул, Хаос полусуществований! Но тает ночь… И дряхл и сед, Еще вчера Закат осенний, Приподнимается Рассвет С одра его томившей Тени. Забывшим за ночь свой недуг В глаза опять глядит терзанье, И дребезжит сильнее стук, Дробя налеты обмерзанья. Пары желтеющей стеной Загородили красный пламень, И стойко должен зуб больной Перегрызать холодный камень. Трилистник бумажный 50. Спутнице Как чисто гаснут небеса, Какою прихотью ажурной Уходят дальние леса В ту высь, что знали мы лазурной… В твоих глазах упрека нет: Ты туч закатных догоранье И сизо-розовый отсвет Встречаешь, как воспоминанье. Но я тоски не поборю: В пустыне выжженного неба Я вижу мертвую зарю Из незакатного Эреба. Уйдем… Мне более невмочь Застылость этих четких линий И этот свод картонно-синий… Пусть будет солнце или ночь!.. |
