33. Баллада День был ранний и молочно парный, Скоро в путь, поклажу прикрутили… На шоссе перед запряжкой парной Фонари, мигая, закоптили. Позади лишь вымершая дача… Желтая и скользкая… С балкона Холст повис, ненужный там… но спешно, Оборвав, сломали георгины. «Во блаженном…» И качнулись клячи: Маскарад печалей их измаял… Желтый пес у разоренной дачи Бил хвостом по есльнику и лаял… Но сейчас же, вытянувши лапы, На песке разлегся, как в постели… Только мы, как сняли в страхе шляпы – Так надеть их больше и не смели. …Будь ты проклята, левкоем и фенолом Равнодушно дышащая Дама! Захочу – так сам тобой я буду… – «Захоти, попробуй!» – шепчет Дама. Посылка Вам шлю мои стихи, когда-то Их вдали игравшие солдаты! Только ваши, без четверостиший, Пели трубы горестней и тише… 31 мая 1909 34. Светлый нимб. Сонет Зыбким прахом закатных полос Были свечи давно облиты, А куренье, виясь, все лилось, Все, бледнея, сжимались цветы. И так были безумны мечты В чадном море молений и слез, На развившемся нимбе волос И в дыму ее черной фаты, Что в ответ замерцал огонек В аметистах тяжелых серег. Синий сон благовонных кадил Разошелся тогда без следа… Отчего ж я фату навсегда, Светлый нимб навсегда полюбил? Трилистник тоски 35. Тоска отшумевшей грозы Сердце ль не томилося Желанием грозы, Сквозь вспышки бело-алые? А теперь влюбилося В бездонность бирюзы, В ее глаза усталые. Все, что есть лазурного, Излилося в лучах На зыби златошвейные, Все, что там безбурного И с ласкою в очах, — В сады зеленовейные. В стекла бирюзовые Одна глядит гроза Из чуждой ей обители… Больше не суровые, Печальные глаза, Любили ль вы, простите ли? 36. Тоска припоминания Мне всегда открывается та же Залитая чернилом страница. Я уйду от людей, но куда же, От ночей мне куда схорониться? Все живые так стали далеки, Все небытное стало так внятно, И слились позабытые строки До зари в мутно-черные пятна. Весь я там в невозможном отсвете, Где миражные буквы маячут… …Я люблю, когда в доме есть дети И когда по ночам они плачут. 37. Тоска белого камня (В Симферополе летом)
Камни млеют в истоме, Люди залиты светом, Есть ли города летом Вид постыло-знакомей? В трафарете готовом Он – узор на посуде… И не все ли равно вам: Камни там или люди? Сбита в белые камни Нищетой бледнолицей, Эта одурь была мне Колыбелью-темницей. Коль она не мелькает Безотрадно и чадно, Так, давя вас, смыкает, И уходишь так жадно В лиловатость отсветов С высей бледно-безбрежных На две цепи букетов Возле плит белоснежных. Так, устав от узора, Я мечтой замираю В белом глянце фарфора С ободочком по краю. 1904, Симферополь Трилистник дождевой 38. Дождик Вот сизый чехол и распорот, — Не все ж ему праздно висеть, И с лязгом асфальтовый город Хлестнула холодная сеть… Хлестнула и стала мотаться… Сама серебристо-светла, Как масло в руке святотатца, Глазеты вокруг залила. И в миг, что с лазурью любилось, Стыдливых молчаний полно, — Все темною пеной забилось И нагло стучится в окно. В песочной зароется яме, По трубам бежит и бурлит, То жалкими брызнет слезами, То радугой парной горит. О нет! Без твоих превращений, В одно что-нибудь застывай! Не хочешь ли дремой осенней Окутать кокетливо Май? Иль сделать Мною, быть может, Одним из упрямых калек, И всех уверять, что не дожит И первый Овидиев век: Из сердца за Иматру лет Ничто, мол, у нас не уходит – И в мокром асфальте поэт Захочет, так счастье находит. 29 июня 1909, Царское Село |
