— Наступать! — приказал Амелот. — Отбить у них деревню и освободить пленных.

— Наступать? — спросил знаменосец. — Нет, мой совет: ни шагу вперед. Ведь, пока мы спустимся с холма на глазах у всей их толпы, стрелы пересчитают каждый гвоздь на наших доспехах. И после этого штурмовать деревню? Это было бы чистым безумием!

— Но давайте проедем еще немного вперед, — сказал паж. — Может быть, найдем тропу, по которой нам удастся спуститься незамеченными.

Они проехали еще немного по вершине холма. Паж продолжал уверять, что среди общей сумятицы им все же удастся спуститься незаметно.

— Незаметно! — нетерпеливо возразил Гленвиль. — Да нас уже заметили! И какой-то парень скачет к нам во всю прыть своей лошади.

Ездок приблизился. Это был коренастый крестьянин в обычной одежде из грубошерстной ткани и синем колпаке, который он, как видно, с трудом напяливал на копну рыжих волос, таких жестких, что они стояли дыбом. Руки его были в крови; у седла висел холщовый мешок, также запятнанный кровью.

— Вы отряд Дамиана де Лэси, так что ли? — спросил гонец. Получив утвердительный ответ, он продолжал с некоторым подобием церемонности: — Мельник Хоб из Туайфорда велит кланяться Дамиану де Лэси. А раз тот взялся навести в крае порядок, то мельник шлет ему его долю с помола. — С этими словами он достал из мешка человеческую голову и протянул ее Амелоту.

— Это голова Уэнлока! — сказал Гленвиль. — Как страшно глядят его глаза!

— Больше ему не глядеть на наших женщин! — сказал мужик. — Отучил я его, блудливого кота!

— Ты? — воскликнул Амелот, отпрянув назад с негодованием и отвращением.

— Да, я, собственными руками, — ответил крестьянин. — А я и есть Главный Судья у народа, пока не нашлось кого получше.

— Скажи лучше, главный палач, — ответил ему Гленвиль.

— Называй как тебе угодно, — сказал крестьянин. — А кто на высокой должности, тому и подавать во всем пример. Я никогда не прикажу другому сделать то, чего не готов сделать сам. Повесить человека самому не труднее, чем велеть его повесить. Вот мы и совместим многие должности, когда заведем в старой Англии новые порядки.

— Негодяй! — крикнул Амелот. — Отнеси свой кровавый подарок тем, кто тебя послал! Если б ты не явился как парламентер, я пригвоздил бы тебя копьем к земле. Но, будь уверен, за твою жестокость тебя ждет страшное отмщение. Едем назад, Гленвиль! Здесь нам более незачем оставаться.

Мужик, ожидавший совсем иного приема, некоторое время смотрел им вслед, затем, вложив свой кровавый трофей в мешок, вернулся к тем, кто его послал.

— Вот что значит вмешиваться в чужие любовные проделки! — сказал Гленвиль. — Надо ж было сэру Дамиану ссориться с Уэнлоком из-за его шашней с мельниковой дочкой! А они уж и рады считать, что он на их стороне. Только бы и другие так не подумали! Много бед могут нам принести такие подозрения. Чтобы этого избежать, я не пожалел бы своего лучшего коня. Впрочем, я, кажется, и так его потеряю; уж очень много мы сегодня скакали. Но пусть это будет худшим из того, что нас ждет.

Усталые и озабоченные возвратились они в замок Печальный Дозор. И даже не без потерь; кое-кто отстал, ибо выбились из сил кони, а кое-кто воспользовался случаем: дезертировал и присоединился к шайкам мятежников и грабителей, которые возникали то здесь, то там и пополнялись беглыми солдатами.

Возвратясь в замок, Амелот узнал, что состояние его господина все еще внушает опасения, а леди Эвелина, хотя и крайне утомлена, не удалилась на покой и с нетерпением ожидает его возвращения. Представ перед нею, он с тяжелым сердцем сообщил о своем неудавшемся походе.

— Да сжалятся над нами святые! — сказала леди Эвелина. — Ибо мне кажется, что я, точно зачумленная, несу гибель всем, кто принимает во мне участие. Едва они начинают это делать, как даже сами их добродетели становятся для них ловушками. Все, что при иных обстоятельствах служило бы к их чести, друзьям Эвелины Беренжер приносит лишь бедствия.

— Не печальтесь, госпожа, — сказал Амелот. — У моего господина еще найдется достаточно людей, чтобы усмирить бунтовщиков. Я хочу лишь дождаться его приказаний. Завтра же соберу солдат и наведу порядок в нашем крае.

— Увы! Ты еще не знаешь худшего, — промолвила Эвелина. — После того как ты отлучился, солдаты сэра Дамиана, которые и прежде роптали, зачем сидят без дела, услышав, что их командир тяжело ранен и будто уже скончался, разбрелись кто куда. Но не падай духом, Амелот, — продолжала она. — Замок достаточно укреплен, чтобы выдержать и не такую бурю; и даже если все покинут твоего господина в беде, Эвелина Беренжер тем более обязана укрывать и защищать своего спасителя.

Дурные вести, какими закончилась предыдущая глава, пришлось сообщить и Дамиану де Лэси, которого они всего более касались. Это взяла на себя сама леди Эвелина, перемежая свои слова слезами, а от слез вновь обращаясь к утешительным заверениям, которым в глубине души не верила и сама.

Раненый рыцарь, обернувшись к ней, слушал эти грозные вести, но казалось, что они занимали его лишь настолько, насколько касались самой говорившей. Когда она закончила, он продолжал неотрывно смотреть на нее, точно погруженный в мечту. Смущенная этим взглядом, она поднялась и приготовилась уйти.

— Того, что вы мне поведали, леди, — сказал он, — было бы достаточно, чтобы привести меня в полное отчаяние, если б было рассказано кем-нибудь другим; ибо означает, что могущество и честь вашего дома, столь торжественно мне порученные, погублены моими неудачами. Но сейчас, когда я смотрю на вас и слышу ваш голос, я забываю все, кроме того, что вы спасены, что вы здесь и ваша жизнь и честь в безопасности. И я прошу у вас как милости, чтобы меня увезли отсюда и поместили где-нибудь в другом месте. В нынешнем моем состоянии я не стою ваших забот — ведь я уже не располагаю мечами моих воинов и не в силах обнажить свой.

— А если вы, благородный рыцарь, среди собственных ваших бедствий великодушно помните и обо мне, — проговорила Эвелина, — как можете вы думать, что я забыла, когда и ради чьего спасения получили вы свои раны? Нет, Дамиан, не говорите о переезде. Пока цела в Печальном Дозоре хотя бы одна башня, в этой башне вы найдете приют и защиту. И я уверена, что таково было бы и желание вашего дядюшки, если бы он был здесь сам.

Дамиан, как видно, внезапно ощутил сильную боль в ране; ибо, повторив слова «мой дядюшка», он скорчился на своем ложе, отворачивая лицо от Эвелины. Затем, более спокойным тоном, он продолжал:

— Увы! Если бы мой дядюшка узнал, как плохо я выполнил его распоряжения, он, вместо того чтобы приютить меня в этих стенах, приказал бы сбросить меня с них!

— Не опасайтесь его неудовольствия, — сказала Эвелина, снова вставая и готовясь уйти. — Вместо этого постарайтесь сохранить спокойствие духа и этим ускорить заживление ваших ран, а тогда, я уверена, вы сумеете навести порядок во владениях коннетабля задолго до его возвращения.

Произнося последние слова, Эвелина покраснела и поспешила выйти. Оказавшись в собственных своих покоях, она отослала других служанок, но удержала подле себя Розу.

— Что ты думаешь о наших делах, моя мудрая подруга и советчица? — спросила она.

— Я хотела бы, — ответила Роза, — чтобы юный рыцарь никогда не входил в этот замок, или, оказавшись здесь, поскорее покинул его, или, наконец, мог бы с честью остаться здесь навсегда.

— Что ты разумеешь, говоря «остаться навсегда»? — поспешно и резко спросила Эвелина.

— На этот вопрос дозвольте ответить также вопросом: сколько времени длится уже отсутствие коннетабля Честерского?

— На святого Клемента будет три года, — промолвила Эвелина. — Но что из этого?

— Ничего, но…

— Что «но»? Я приказываю тебе договорить.