Раздумывая над этим, он услышал, что стража возле его шатра окликнула кого-то. Этот кто-то остановился, а затем раздались звуки особого рода лютни, чьи струны приводятся в движение с помощью колесика. После короткой прелюдии красивый мужской голос спел песню, которую можно следующим образом перевести на современный язык:

Когда певец умолк, коннетабль услышал и другие голоса; в шатер вошел Филипп Гуарайн и доложил, что некий человек, явившийся, как он сказал, по уговору с коннетаблем, просит быть к нему допущен.

— По уговору со мной? — переспросил де Лэси. — Впустить его немедленно.

Это оказался вчерашний вестник. Он вошел, держа в одной руке свою украшенную пером шапочку, в другой — инструмент, на котором только что играл. Его причудливое одеяние состояло из нескольких платьев одно ярче другого, а сверху накинут был очень короткий норманнский плащ ярко-зеленого цвета. К вышитому поясу, вместо оружия, был прикреплен с одной стороны рожок с чернилами, а с другой — небольшой нож, служивший своему владельцу только за столом. На голове выстрижено было подобие тонзуры, означавшее, что в своем ремесле он достиг немалых высот; ибо Веселая Наука, как называлось искусство менестрелей, имела, подобно духовенству и рыцарству, несколько степеней. Черты лица и манеры пришедшего не вполне соответствовали его одежде и профессии; если последние были веселы и причудливы, то первые отмечены были серьезностью и даже суровостью; они оживлялись, лишь когда он пел или играл; в остальное время, вместо беззаботной веселости, отличающей большинство его собратьев, они выражали глубокую задумчивость. Лицо его, не отличавшееся красотой, чем-то останавливало на себе внимание, хотя бы контрастом с пестротой развевавшихся одежд.

Коннетаблю захотелось оказать ему покровительство.

— Доброго утра, приятель, — сказал он. — Благодарствую за твою утреннюю музыку; хорошо исполнена и хорошо задумана, ибо напоминание о быстротечности времени предполагает, что мы умеем с пользою употребить это недолговечное сокровище.

Человек, выслушав эти слова, казалось, сделал над собой усилие, прежде чем ответил:

— Да, задумано было с лучшими намерениями, раз я решился так рано потревожить милорда. И я рад, что моя смелость его не прогневала.

— У тебя, — сказал коннетабль, — есть до меня просьба. Говори же, времени у меня мало.

— Милорд, я прошу дозволения следовать за вами в Святую Землю, — сказал человек.

— Приятель, ты просишь то, что я едва ли смогу выполнить, — сказал де Лэси. — Ведь ты менестрель, не так ли?

— Да, милорд, недостойный представитель Веселой Науки, — ответил музыкант. — Могу, впрочем, сказать, что ни в чем не уступаю королю менестрелей Жоффруа Рюделю, хотя король Англии пожаловал ему четыре поместья за одну песню. Я готов состязаться с ним, будь то романс, лэ или фаблио, а судьею пусть будет сам король Генрих.

— За себя ты, конечно, всегда замолвишь слово, — сказал де Лэси. — И все же, сэр менестрель, ты со мной не поедешь. За крестоносцами и без того увязывалось слишком много людей твоего пустого ремесла. И если к ним присоединишься еще и ты, пусть это будет без моего участия. Я слишком стар, чтобы пленяться твоим пением, как бы умело ты ни пленял им.

— Кто достаточно молод, чтобы искать любви красавицы и завоевать ее, — проговорил менестрель несмело, точно боясь, что позволяет себе лишнее, — тот не должен называть себя слишком старым, чтобы поддаваться чарам менестрелей.

Коннетабль улыбнулся, польщенный комплиментом, отводившим ему роль молодого влюбленного.

— Думаю, что ты еще и шут, — сказал он, — вдобавок к другим твоим званиям.

— Нет, — ответил менестрель. — Эту отрасль нашего ремесла я на некоторое время оставил. Судьба моя к шутовству никак не располагает.

— А знаешь, приятель, — сказал коннетабль, — если свет обошелся с тобой неласково и если ты умеешь подчиняться правилам такой строгой семьи, как наша, мы, пожалуй, поладим с тобой лучше, чем я думал. Как твое имя и откуда ты родом? Речь твоя звучит немного по-иноземному.

— Я из Арморики, милорд, с веселых берегов Морбихана, и говор мой оттуда. А зовут меня Рено Видаль.

— Если так, Рено, — решил коннетабль, — ты поедешь со мной, и я распоряжусь, чтобы тебя нарядили сообразно твоему ремеслу, однако приличнее, чем сейчас. Владеешь ли ты оружием?

— Кое-как владею, милорд, — ответил армориканец; и тут же, взяв со стены меч, сделал им выпад так близко к коннетаблю, сидевшему на своем ложе, что тот отшатнулся и крикнул:

— Эй, ты что это, негодяй!

— Ну вот, мой благородный господин, — сказал Видаль, покорно опуская меч, — я показал образчик, который встревожил даже вас, с вашим опытом. А таких я знаю сотню.

— Возможно, — сказал де Лэси, несколько смущенный, что дал себя застигнуть врасплох ловким движением, — но я не люблю шуток с острым оружием. Мечи не для того, чтобы ими играть. Больше чтобы этого не было. А сейчас кликни моего оруженосца и моего камергера — мне пора одеваться к утренней мессе.

Выполнив утренние религиозные обязанности, коннетабль намеревался посетить аббатису и со всей необходимой осторожностью и оговорками сообщить ей об изменении своих планов относительно ее племянницы, то есть о том, что он вынужден отправиться в крестовый поход прежде венчания, уже подготовленного обручением и брачным контрактом. Он понимал, что почтенная особа с трудом примирится с его новым решением, и некоторое время медлил, обдумывая, как лучше сообщить его и чем смягчить. Сперва он навестил Дамиана, чье выздоровление шло так быстро, что казалось чудом, и совершила это чудо покорность, с какою коннетабль последовал советам архиепископа.

От Дамиана коннетабль отправился к аббатисе бенедиктинской обители. Однако монахиня уже знала, зачем он явился; ибо ранее ее уже посетил сам архиепископ Болдуин. Примас Англии взял на себя роль посредника, понимая, что победа над коннетаблем поставила того в неловкое положение перед родней невесты, и желая всем своим влиянием смягчить возможный разлад. Быть может, ему следовало предоставить это самому Хьюго де Лэси; ибо аббатиса, выслушав весть от него со всей почтительностью, положенной главе Английской церкви, сделала из нового решения коннетабля выводы, каких примас вовсе не ожидал. Она не решилась препятствовать исполнению обета, который возложил на себя де Лэси, но настаивала, чтобы помолвка была расторгнута, и обе стороны стали снова свободными в своем выборе.