Наши танки по разу выстрелили, ни во что не попав, и тут же взорвались.

Люди из джипов, рассыпавшиеся теперь по улице, стреляли по солдатам и их машинам, но не могли попасть ни во что и ни в кого. Они стали падать, как мухи, выщелкиваемые военными снайперами, потом побросали оружие и взяли ноги в руки.

Репортер и его оператор тоже сделали ноги.

Несколько секунд экран был черным.

Потом мы вернулись в Белый дом, где агенты Секретной Службы – единственные в мире люди, столь же неприметные и безликие, как мы – гнали Филиппа и его людей обратно через газон. Включились прожектора охраны, осветившие пространство перед домом, и репортер на бегу объяснял, что один из людей Филиппа зацепил сигнал тревоги, осведомив президентскую охрану об их присутствии.

Одного из наших подстрелили при попытке перелезть через ограду и скрыться.

О Господи, взмолился я, только бы это не был Филипп.

Потом я увидел, как Филипп бежит. Я узнал его фигуру, его осанку, движения его рук. Он подпрыгнул, схватился за прутья решетки, перебросил тело через ограду. Слышался треск выстрелов, но если они были направлены в Филиппа, то промахнулись, и он уже бежал через улицу в сторону камеры.

Экран снова опустел.

– Мы потеряли сигнал, – объявил Глен Джонстон, ведущий в Томпсоне.

Я быстро переключил канал, ожидая увидеть специальный выпуск новостей, думая, что уж конечно они врубятся в программу, чтобы передать весть о нападении на Белый дом и явное покушение на жизнь Президента, но повсюду были обычные вечерние комедии и полицейские фильмы.

Я переключился на «Си-эн-эн», подождал час. Ничего. Я подождал одиннадцатичасовых новостей, переключаясь между «Эй-би-си», «Си-би-эс» и «Эн-би-си».

О нападении было сообщено в новостях «Эй-би-си». Тридцатисекундный репортаж как раз перед рекламой: кадр Белого дома с улицы, Филипп с горсткой людей, бегущие прочь, и за ними гонятся люди в серых костюмах. Комментатор отвел им одну строчку: «Другие, новости: сегодня Секретная Служба прогнала группу лиц, пытавшихся проникнуть на территорию Белого дома».

И пошел каскад рекламы.

Я молча сидел рядом с Джейн, уставясь на рекламу. И все? После всех приготовлений, после всей муштры – это все? В субботу больше двухсот человек вышли из Томпсона, обученное ополчение, с танками, грузовиками и джипами, чтобы свершить государственный переворот.

И добились лишь одной строчки в выпуске новостей.

Я выключил телевизор и заполз под одеяло. В первый раз я понял по-настоящему, насколько мы жалкие. Филипп организовал боевой отряд, выработал реальный план, и в результате – ничего.

Меньше, чем ничего.

Я подумал, сколько человек из нашего ополчения убиты. А если они в тюрьме?

Филипп вернулся в Томпсон через неделю, побитый и униженный, окруженный потрепанными остатками своей армии.

Правительство даже не посчитало их достойными заключения в тюрьму. Не было выдвинуто никаких обвинений.

Погибли сто пятьдесят три человека.

Мы были более чем готовы встречать Филиппа как героя, но в своих собственных глазах он был неудачником, его великие планы – смехотворными; и с этого момента он исчез с глаз публики и отступил в забвение.

Глен Джонстон попробовал сделать передачу по следам событий, взять у Филиппа интервью о том, что случилось, но впервые в своей жизни Филипп отказался от бесплатной рекламы.

Больше я никогда не видел его по телевизору.

Новый год наступил и прошел. Мы с Джейн решили, что хотим ребенка, и она выбросила свои пилюли и мы стали стараться. Не вышло. Джейн хотела пойти к доктору, но я сказал – нет, попробуем еще. У меня было чувство, что это моя вина, но я не знал, хочу ли я знать это наверное.

Когда я окончил колледж, когда впервые получил работу в «Отомейтед интерфейс», мне, казалось, что жизнь только начинается, что она вся впереди. Теперь время летело вперед. Скоро мне будет тридцать. Потом сорок. Потом старость. Потом смерть. Штамп говорил правду: жизнь коротка.

И что же я делал в своей жизни? Был ли в ней смысл? Изменится ли мир от того, что я в нем жил? Или смысл был в том, что смысла нет, что мы существуем только сейчас, а когда-нибудь уже не будем, и надо просто получать удовольствие, пока мы еще есть?

Я не знал, и понимал, что вряд ли когда-нибудь узнаю.

Как-то после работы зашел Джеймс, и Джейн пригласила его остаться к обеду. Потом мы с ним вышли на заднее крыльцо и стали вспоминать старые времена. Я припомнил мой первый выход с террористами – когда мы ходили в суд, и мы оба начали смеяться.

– Никогда не забуду морды этого судьи, когда ты крикнул ему «отсоси!».

Я так смеялся, что слезы выступили на глазах.

– А помнишь Бастера? Он все кричал «гвоздюк!»

Мы по-прежнему смеялись, но уже немножко с грустью, и я подумал о Бастере. Я вспомнил, как он выглядел там, в Старом Городе в Фэмилиленде, когда его пристрелили серые костюмы.

Мы затихли и стали смотреть на звезды. В ночном небе Аризоны были видны все главные созвездия на туманном фоне Млечного Пути.

– Вы там не заснули, ребята? – спросила Джейн из кухни. – Что-то у вас слишком тихо.

– Просто задумались, – ответил я. Джеймс откинулся на стуле.

– Ты здесь счастлив? – спросил он. Я пожал плечами.

– Где-то, я слыхал, есть страна, – сказал он. – Страна Незаметных. Я фыркнул:

– Атлантида или Лемурия?

– Я серьезно. – Он заговорил шепотом. – Там мы можем быть свободными. Свободными по-настоящему. Не рабами «Томпсона». Иногда я чувствую, что мы вроде домашних пуделей, дрессированных зверушек, которые снова и снова делают то, что им говорят.

Я промолчал. Это чувство было мне знакомо.

– Я слыхал, что это город, – сказал я наконец. – Где-то в Айове.

– А я слыхал, что это страна. Где-то в Тихом океане, между Гавайями и Австралией. Из дома доносился стук тарелок.

– Думаю уходить, – произнес Джеймс. – Здесь мне делать нечего. Просто время убиваю. Я думаю поискать эту другую страну. – Он помолчал. – Я вот думал, не захочешь ли ты со мной.

Отчасти мне хотелось. Мне отчасти недоставало живой жизни и приключений на дорогах. Отчасти меня тоже душил Томпсон. Но Джейн любила этот город. А я любил Джейн. И я никогда больше ничего не сделаю, что может поставить наши отношения под угрозу.

И отчасти я сам любил этот город. Я попытался обратить все в шутку:

– Ты просто здесь не нашел женщины своей мечты.

– И это тоже, – серьезно кивнул он. Я медленно покачал головой:

– Не могу, – сказал я. – Здесь я теперь живу. Здесь мой дом.

Он кивнул, как будто этого ответа и ожидал.

– Ты спрашивал других террористов?

– Нет. Но спрошу.

– Но ведь тебе тоже здесь нравится? – спросил я. – Я знаю, что ты думаешь об этом городе. Но все равно он тебе нравится, правда?

– Да, – признал он.

– Что же мы за хмыри такие? Вроде роботов. Нажми нужную кнопку, и получишь ожидаемую реакцию.

– Мы – Незаметные.

Я поднял глаза к небу.

– Но что это значит? Почему это? Даже в том, что мы Незаметные, нет последовательности. Это не абсолютно. Там, где я работал, так там был один парень, который меня видел и замечал, когда не замечал уже никто. А Джо?

– Магия законов не имеет, – ответил Джеймс. – Законы – это у науки. Ты пытаешься мыслить в научных терминах. Это не генетика, не физика, это не подходит ни под один свод правил. Это просто есть. Алхимики пытались вывести законы магии и пришли к науке, но магия просто существует. Для нее нет рациональной причины, объяснения или выводов.

– Магия?

– Может быть, это не то слово. – Джеймс наклонился вперед, передние ножки его стула опустились на крыльцо. – Я только знаю, что чем бы ни было то, что делает нас Незаметными, его не измеришь, не исчислишь и не объяснишь. Это не физика, а метафизика.

– Может быть, мы – кристаллы, астрально спроецированные в человеческую форму. Он засмеялся и встал.