Когда я приехал, Джейн говорила по телефону с какой-то девицей со своей работы, но она подняла глаза и улыбнулась мне, и мне стало хорошо.

«Может, я слишком в это углубился, – подумал я. – Может быть, слишком сильно реагирую».

Я пошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Какое-то время я себя рассматривал, стараясь быть объективным, пытаясь увидеть себя таким, как видят другие. Не красавец, но и не урод. Светло-каштановые волосы не длинные и не короткие, нос не большой и не маленький.

Вполне средний вид. Среднего сложения, среднего роста. Одет средне.

Я был средним.

Странно было это осознать. Не могу сказать, чтобы это меня удивило, но раньше я об этом не думал, но непривычно было принять такую простую и полную характеристику самого себя. Я хотел, чтобы это было не так, хотел, чтобы было во мне что-нибудь исключительное, уникальное и удивительное, но знал, что этого нет. Я был целиком и полностью обыкновенным.

Может быть, это объясняло и ситуацию на работе.

Заглушив эту мысль, я поспешил из ванной в гостиную, где занималась Джейн.

Следующие несколько дней я был остро восприимчив ко всему, что делал, ко всему, что говорил, и с ужасом и разочарованием открыл, что да, я на самом деле последовательно и неуклонно ординарен. Разговоры мои с Джейн были банальны, работа моя всегда была не более и не менее, чем адекватной. Неудивительно, что Крейг меня не помнил. Я был настолько средним, что не забыть меня было невозможно.

А в постели я тоже средний?

Этот вопрос в том или ином виде преследовал меня еще до того, как я встретился с Крейгом, таился в подсознании, когда я бывал с Джейн, неоформленный, но присутствующий, как неосознанная угроза. Теперь он, если и не произнесенный вслух, то обретший форму, не уйдет. Я пытался вытолкнуть его из сознания, пытался не думать об этом, когда мы были вместе, когда мы вместе ели, или разговаривали, или принимали душ, или лежали в постели, но он грыз меня, этот вопрос, вырастая уме от шепота до крика, пока я не смог его не задать.

В субботу вечером, как всегда, мы любили друг друга во время получасовых местных новостей перед «Вечерней жизнью субботы». Обычно я не анализировал наши занятия сексом в процессе, не думал, что мы делаем, или почему так, а не этак, но в этот раз я будто смотрел со стороны, будто я – телекамера, и я понял, насколько ограниченны мои движения, насколько заранее заданы все мои реакции, как все это предсказуемо и скучно. Мне трудно было поддерживать эрекцию и пришлось заставить себя сосредоточиться на том, чтобы кончить.

Потом я, измотанный, скатился с нее, тяжело дыша, и уставился в потолок, думая о том, как я это исполняю. Мне бы хотелось поверить, что это было классно, что я – настоящий жеребец, но я знал, что это не так. Я – средний.

И пенис у меня, наверное, среднего размера.

И, наверное, я доставил ей среднее число оргазмов.

Я посмотрел на Джейн. Даже сейчас – а может быть, именно сейчас – разгоряченная и вспотевшая, со спутанными волосами, она была красивой. Я всегда знал, что она может найти кого-нибудь куда лучше меня, что она достаточно мила, достаточно умна, достаточно интересна, чтобы привлечь кого-то существенно лучшего, но сейчас эта мысль пришла почти болезненно.

Я осторожно коснулся ее плеча.

– Как тебе было? – спросил я.

Она посмотрела на меня:

– Ты о чем?

– Ты... кончила?

– Конечно. – Она нахмурилась. – Что с тобой? Ты целый вечер сам не свой.

Я хотел ей объяснить, что я чувствую, но не мог.

И я покачал головой, ничего не сказав.

– Боб? – позвала она.

Наверное, я на самом деле хотел, чтобы меня разуверили, чтобы она сказала, что я не средний, что я особый, что я классный, но в уме я слышал ее голос, как она пытается утишить мои страхи словами: «Я люблю тебя, пусть ты и средний». А этого я услышать не хотел.

В мозгу звучали слова ее матери: «... никто... ничто...»

И таким я себя и ощущал сейчас. И я подумал, что будет, если она встретит кого-нибудь с более искусными пальцами, с более быстрым языком, с пенисом большего размера? И даже думать об этом не хотел.

– Я... я тебя люблю, – сказал я.

Она посмотрела удивленно, и выражение ее лица смягчилось.

– Я тебя тоже люблю.

Она поцеловала меня в губы, в нос, в лоб, и мы прижались друг к другу, натянули одеяло повыше и смотрели телевизор, пока не заснули.

Осознание собственной посредственности похоже только ускорило мое «исчезновение» на фоне мебели. Даже Хоуп теперь разговаривала со мной только тогда, когда я заговаривал первым, и не раз мне казалось, что она забывает, что я работаю в «Отомейтед интерфейс». Я будто бы становился тенью в корпорации, привидением в машине.

Погода изменилась, потеплела, наступало лето. Я был меланхоличен и грустен. В солнечные дни со мной всегда так было. Резкий контраст между голубой красотой летнего неба и серой сухостью моей жизни подчеркивал расхождение моих мечтаний с суровой реальностью.

Я теперь все рабочее время работал над GeoComm, писал настоящее руководство пользователя, а не возился с мелкими подчистками проектов, которые мне давали раньше. Программисты дали мне доступ к компьютерным экранам, мне разрешили играть с системой на одном из терминалов в зале тестирования. Наверное, работа могла бы представить для меня интерес – могла бы,если бы у меня вообще был к ней хоть какой-то интерес. Но его не было. Работу помощника координатора межофисных процедур и документации фазы два я принял не по выбору, а по необходимости, и ничего заманчивого для меня в ней не было.

Единственный, кто меня не игнорировал – это Стюарт. Он стал еще враждебнее, чем раньше. Я был для него постоянным источником раздражения. Тот факт, что Бэнкс или кто-то над Бэнксом решил допустить меня до работы с живым проектом, доводил его до бешенства, и по крайней мере раз в день он заходил в наш офис, кивал Дереку и стоял, глядя сверху вниз на то, что я делал. Он ничего не говорил, не спрашивал меня, чем я занят, – просто стоял и глазел. Это меня раздражало, и он знал, что это меня раздражает, но я не доставлял ему удовольствия видеть мои чувства. Я игнорировал его присутствие, сосредотачиваясь на работе, и ждал, пока он уйдет. В конце концов он уходил.

Я смотрел ему вслед, и хотелось мне поддать ему как следует.

Я никогда не был драчлив. Даже мои фантазии об отмщении всегда сводились к унижению противников, не к физическим повреждениям. Но было что-то в Стюарте, что заставляло меня хотеть измолотить его в котлету.

Не то чтобы это было мне под силу. Он был в куда более хорошей форме, чем я, и у меня сомнений не было, что он без труда набил бы мне морду.

Я закончил документирование функций первого субменю системы GeoComm. Инструкцию я передал Стюарту, который должен был передать их Бэнксу. Ни от кого из них я ничего не услышал и стал работать над вторым субменю системы.

Это было в четверг, когда у Джейн были вечерние занятия, и хотя по четвергам мы не занимались сексом – она приходила поздно и усталая на этот раз я ее уговорил. Потом я откатился в сторону. До меня дошло, что мы это делали в миссионерской позиции. Мы всегда это делали именно в этой позиции.

Минуту мы помолчали, лежа рядом. Джейн протянула руку за пультом и включила телевизор.

Передавали полицейский фильм.

– Ты кончила? – спросил я ее.

– Да.

– Больше одного раза?

Она повернулась и приподнялась на локте.

– Только не начинай снова. Мне что, каждый раз тебя теперь после этого уверять?

– Извини, что спросил.

– Чего ты от меня хочешь? Я кончила, ты знаешь, что я кончила, и все равно тебе надо спрашивать!

– Я думал, ты могла это изобразить.

– Хватит с меня! – Она сердито натянула на себя одеяло до подбородка. – Знала бы я, что мне опять придется это слушать, мы бы тогда вообще не стали бы.