Вероятно, Валерия поджидала его. В подобных вещах у женщин есть странный инстинкт, редко обманывающий их. Она была одета с величайшей пышностью, как будто уверенная в том, что простота не очарует Плацида, и сидела у себя, окруженная почти царственным величием. Подле нее находилась Миррина и остальные приближенные к ее особе служанки. Любовники всегда очень наблюдательны, и, проходя к ней по обширному прохладному двору, трибун заметил, что она выглядит более нежной и томной, чем обыкновенно. Она казалась скучающей и несчастной, как будто и ей суждено было испытывать горести и слабости своего пола. Как истинный любовник, он решил, что эта нежная и необычная для нее печаль была ей удивительно к лицу.
В продолжение многих дней она боролась со своим сердцем и страдала, как страдают все неуравновешенные натуры. Борьба оставила свой след на ее бледном и гордом лице, и теперь она испытывала неопределенное и неведомое ей желание отдохнуть. Дикая птица изо всех сил била своими крыльями и топорщила перья, и опытному птицелову оставалось обратить эту перемену в свою пользу, чтобы завлечь ее в свои тенета.
Быть может, она думала о том, как велико было бы ее счастье, если б ей удалось иметь кого-нибудь на земле, кому бы она могла довериться, на кого бы могла положиться. Ей нужна была честная натура мужчины, которому бы можно было отдаться своим женским сердцем, со всеми его капризами, слабостями и могущественной способностью любить. Может быть, ее могла растрогать непреклонная преданность ей трибуна, то постоянство, с которым он противился влечениям порока и даже развлечению политическими интригами. Может быть, сегодня она презирала его меньше, чем в последний раз, хотя, без сомнения, не он был причиной того, что ее глаза были томны и грудь взволнованно вздымалась. Если бы он был виновником этого, то он немедленно и по собственной вине потерял бы все благоволение, какое помимо своего желания ему удалось приобрести у нее.
Он приблизился к ней с напускной веселостью, слишком ясно выдававшей его внутреннее волнение.
— Прекрасная Валерия, — сказал он, — я повиновался твоему приказанию и прихожу теперь как верный раб требовать моей награды.
Женщина никогда не имеет намерения видеть буквальное исполнение своих приказаний. При каких бы то ни было обстоятельствах она не любит, чтобы ей о них напоминали, что же касается смелого требования награды от Валерии, то уже одного слова достаточно было для того, чтобы вызвать улегшийся в ней дух возмущения. В эту минуту перед ее глазами мелькнула сцена амфитеатра, ровный песок, это движущееся море голов, хриплые крики толпы, мощные белые члены и белокурые кудри, неподвижно застывшие под мстительным взором и блеснувшим в воздух острием булата. Как сильно в эту минуту она ненавидела победителя! Как она еще и теперь ненавидела его!
Она небрежно застегнула браслет на своей руке, той прекрасной, круглой руке, которая вызывала в нем такой восторг и никогда не казалась столь прекрасной и округлой, как в этом положении. В ее роль терзаемой жертвы входило также и желание быть насколько возможно более привлекательной.
Ее холодный взор вдруг сковал его.
— Я совсем забыла об этом, — сказала она. — Я попрошу тебя напомнить мне, за что я у тебя в долгу.
Хотя и несколько обиженный, он, однако, любезно ответил:
— Госпожа не может быть в долгу у раба. Ты знаешь, Валерия, что все принадлежащее мне, даже моя жизнь, в твоем распоряжении.
— Ах, в самом деле? — воскликнула она с кокетливым недоверием.
Он начинал терять голову, он — обыкновенно такой спокойный, изворотливый и привыкший владеть собой человек.
— Ты приказала мне выполнить трудное и опасное предприятие. Быть может, это был женский каприз, и самый ничтожный. Но ты высказала желание, и я не имел бы покоя до тех пор, пока не выполнил бы его.
— А! Ты хочешь сказать о том несчастном рабе, — сказала она, и легкая краска показалась на ее щеках. — Но ведь, в конце концов, ты его не убил.
Как мало он знал ее! Так вот где, подумал он, причина ее холодности, ее недовольства! Эска какими-то судьбами заслужил ее немилость, и она гневается на победителя за то, что тот так наивно пощадил его, тогда как имел его в своей власти. Каково же, однако, ее сердце, если только одна кровь может успокоить ее недовольство? И, тем не менее, он любил ее за это ничуть не меньше. Ее прекрасная рука, гордая голова, так изящно выточенные белые плечи — все это делало его безумным от страсти, почти граничившей с бешенством. Он взял ее руку и неистово впился в нее губами.
— Чем я могу тебе угодить? — вскричал он, и его голос дрогнул от волнения, может быть единственного, какое только ему пришлось испытать когда-либо. — О, Валерия, ты знаешь, что я люблю даже землю, которой касается твоя нога!
Она приказала Миррине принести ей вышиванье, над которым работала девушка, и, таким образом, положила конец излиянию чувств, какие нельзя было выражать в присутствии третьего лица. Служанка поместилась рядом со своей госпожой, и ее черные глаза лукаво заблестели.
— Это все, что ты хотел мне сказать? — спросила Валерия с улыбкой, выражавшей и кокетство, и равнодушие, и уверенность в своем могуществе. — Слова только рассекают воздух, а мое благоволение я берегу для тех, кто умеет приобрести его делами.
— Он умрет! Даю тебе слово, что он умрет! — воскликнул трибун, все еще не постигая этой прекрасной загадки, приводившей его в восхищение. — Я пощадил его только для твоего удовольствия, теперь же его участь решена. Завтра об эту пору он будет переплывать Стикс, и Валерия поблагодарит меня своей очаровательной улыбкой.
Дрожь, которой Валерия не могла сдержать, пробежала по ее нежной и белой коже, но ее лицо не обнаружило ни малейшего следа волнения. Теперь ей предстояло играть игру и нужно было быть твердой и изворотливой, чтобы обеспечить себе успех. Она приказала Миррине принести вина и фруктов для своего поклонника, и в то время как служанка переходила вестибюль с целью выполнить поручение, она позволила трибуну еще раз взять ее руку. Она допустила даже большее и на его ласкающее пожатие ответила легким и почти не ощутимым пожатием. Он был опьянен своим успехом, он чувствовал, что наконец от него недалека победа, и резной кубок, слишком поспешно, как ему показалось, принесенный Мирриной, на минуту остался в его руке, пока он высказывал свои пылкие уверения в любви. Но эти уверения была приняты с таким спокойствием, что с одного взгляда было видно, что он проповедовал в пустыне.
— Ты многое сулишь, — сказала она, — но ведь человеку ничего не стоит давать обещания.
— Попробуй испытать это, — отвечал он, и на одну минуту характер этого человека совершенно изменился: теперь он чувствовал себя способным на преданность, самопожертвование, верность, на все, в чем выражается героизм любви. Но минута прошла, его природа снова вступила в свои права, и он уже рассчитывал, во что это ему обойдется.
— Я завидую твоему варвару, — равнодушно сказала Валерия после недолгого молчания. — Миррина его любит, и… и, если тебе угодно подарить его мне, я сохранила бы его в своем доме.
Плацид пристально взглянул на служанку. Сметливая девушка опустила глаза и попыталась покраснеть. В манерах Валерии было что-то не нравившееся ему, и, однако, он все еще готов был верить в близкое достижение всего того, чего он желал.
— Мне редко случается просить о чем-либо, — проговорила Валерия, подняв голову, с горделивым и вызывающим видом, действие которого она знала. — Мне гораздо легче соглашаться на милость, чем выпрашивать ее. И, тем не менее, сегодня, не знаю почему, мне не кажется тяжелым просить тебя кое о чем.
Кроткая улыбка озарила ее надменное лицо при этих словах. Она подняла глаза, и ее взор на мгновение потонул в его взоре, прежде чем она опустила голову и начала играть своим браслетом. Это был самый страшный маневр ее хитроумной тактики; противнику редко удавалось отразить его или устоять перед ним. Но достиг ли он своего обычного результата в данном случае? Плацид любил ее настолько, насколько только могла любить подобная натура, но теперь дело шло о жизни и смерти, и нельзя было шутить, когда Эска обладал тайной, открытие которой могло погубить его господина в продолжение одного часа. Трибун не был человеком, способным пожертвовать своей жизнью ради женщины, хотя бы этой женщиной и была Валерия. Он колебался, и она, заметив это колебание, побледнела и задрожала от ярости.
