Его дворец величествен и громаден, но все украшения и детали носят отпечаток суровой простоты вкуса. По окружающим человека предметам наблюдатель мог бы угадать его самого. В вестибюле высятся колонны ионического стиля, и их резные капители отделаны настолько, насколько позволяет этот стиль. В вестибюле меньшего размера, ведущем во внутренние покои и порученном охране собаки, изображенной мозаикой на паркете[12], нет ни великолепных скульптурных изделий, ни каких-либо орнаментов и единственное украшение — это удивительная чистота белой стены. Двери сделаны из бронзы, так прекрасно отполированной, что нет никакой нужды в золотых или серебряных инкрустациях для усиления блеска, а в главной зале, где принимают друзей и клиентов и обсуждают дела, вместо фресок или каких бы то ни было блестящих украшений стены просто покрыты плитами белого отполированного мрамора. Свод очень высок и величественно поднимается до круглого отверстия, находящегося наверху, через которое видно небо; около водомета, устроенного непосредственно ниже, стоят четыре колоссальные статуи, олицетворяющие стихи. Эти последние, вместе с длинным рядом бюстов знаменитых предков, являются единственными скульптурными произведениями, находящимися в покоях. Роскошно обставленная обширная столовая открывается по одной стороне центрального зала, и все, что можно здесь видеть, говорит о большой изысканности жизненных удобств и утонченности. Стены украшены фресками, представляющими сцены из военной жизни, и на одном краю видна арматура, составленная из смертоносных орудий и доспехов, образующих в общей сложности блестящий трофей. Фиалы и чаши из полированного золота, из которых некоторые украшены и осыпаны драгоценными камнями, расставлены на полках. Но, видно, что сегодня вечером не ждут никакого гостя, потому что около небольшого дивана, стоящего у стены, поставлен только маленький столик, покрытый белой скатертью, и на нем стоят только одна тарелка и серебряный массивный кубок. Этот стол ждет самого господина дома. Последний прогуливается взад и вперед под колоннадой, видя мысленным взором лесистую, зеленеющую долину, орошаемую светлым источником и дышащую свежей прохладой, благовонными испарениями и дикой, сладострастной красотой далекой Бретани.
Двадцать пять лет! И, однако, ему кажется, что это было только вчера. Его лоб покрыт морщинами, в волосах показалась проседь, силы уходят, энергия ослабевает, мозг теряет свою бодрость, чувства притупляются, но сердце не стареет. Дела, честолюбие, наслаждения, опасности, обязанности, препятствия, успехи наполняли эту четверть века и прошли как сон, но воспоминание о пожатии руки и выражении лица пережили все это. Кай Люций Лициний, римский патриций, полководец, претор, консул, прокуратор империи, на минуту становится молодым вождем легиона, перед которым лежит целый мир и подле которого любимая женщина. Вот что часто видит он во сне и в своих ежедневных мечтаниях.
Далеко в небо уходит старый дуб; около него стелется нежный и ровный, как бархат, дерн; тонкий папоротник гнется и лепечет под дыханием летнего ветерка; по поверхности синего неба бегут облака, и грациозная красавица, в белой тунике, нерешительным шагом, внимательно всматриваясь вперед, с боязливыми жестами, робко идет через лужайку на свидание с любимым ею римлянином. Наконец она в его объятиях. Ее длинные темные кудри рассыплются по его доспехам, и в его глаза она устремляет свои большие голубые очи, сверкающие любовным светом, который только раз в жизни заставляет трепетать сердце мужчины.
Конечно, эта победа не из тех, какими можно пренебрегать. Эта женщина находится в полном расцвете красоты. Ее формы достигли округленности, и благородное лицо отличается прелестным цветом, свойственным ее нации. Она мужественна и постоянна и обладает той обольстительностью, которая делает ее и властной и жизнерадостной. Бывают женщины, умеющие вкрадываться в сердце мужчины, завладевать им и, так сказать, насыщать его своим влиянием.
Testa semel imbuta diu servabit odorem.
Сосуд, содержащий какую-нибудь редкую и драгоценную жидкость, навсегда сохраняет ее запах, и даже после того, как из него вытекла последняя капля и он наполнен другой влагой, прежнее благовоние странным образом сообщается новой. Она из таких женщин, и он знает это слишком хорошо.
Казалось, у дочери бретонского вождя и у римского завоевателя не должно было бы быть ничего общего, но вот заключается перемирие между двумя народами, перемирие, под которым таится раздор, готовый резко проявиться при первом случае. Благодаря этому обстоятельству молодым людям суждено было случайно видеться до той поры, пока их любопытство не перешло в чувство заинтересованности, интерес в дружбу, а эта последняя не превратилась в любовь. Не скоро сдалась бретонская девушка: много слез тайно пролила она и мужественно боролась со своим сердцем, но, почувствовав себя побежденной, отдалась так, как отдаются женщины ее натуры, — всецело и безвозвратно. Она жила для него, для него пошла бы на смерть, за ним последовала бы на край света.
Лициний обожал ее, как мужчина обожает женщину, предназначенную сделаться его жизненным уделом. Большинство людей испытывало это безумство, это умопомешательство или сумасбродство, каким бы именем его ни называли. И они никогда не позабудут этого времени! Увы, быть может, тот бутон, расцвета которого они ожидали, никогда и не распустился, по крайней мере, для них. Его подточил червяк, сорвал на землю холодный ветер или торжествующая рука унесла, чтобы обрадовать сердце другого. Но когда снова наступает майское утро, они опять мечтают о прекрасном цветке, печально посещают прекраснейшие земные сады, томясь неизгладимым воспоминанием и отлично чувствуя, что их цветка там нет.
Держа в своих объятиях бретонскую девушку, Лициний говорит с ней об их общем счастье, наслаждаясь блеском дня, мечтая о будущем, когда им можно будет всецело отдаться друг другу, не думая о том, что этот день уже не повторится завтра. Однако минутами вздох поднимает грудь молодой девушки, как будто в эти счастливые минуты ее томит какое-то предчувствие надвигающейся бури. А он полон надежды, радости и юношеского пыла, радуется ее нежности и счастлив своей победоносной любовью.
В этот вечер они разошлись с большим, чем обыкновенно, сожалением. Они прогуливались вокруг дуба, всякий раз отыскивая новый предлог для каких-нибудь любовных речей, для какой-нибудь новой ласки. Когда, наконец, они отделились друг от друга, Лициний еще много раз оборачивался назад, чтобы снова увидеть силуэт той, которая уносила с собой все его надежды, все его счастье! Ему не приходило и в голову, где и как ему придется свидеться с Генеброй.
Медленно протекли десять лет. Предводитель легиона сделался полководцем. Лициний отличался в Галлии, Испании, Сирии. Все говорили, что жизнь его была прекрасна, но — странная вещь! — в то время как в совете он выказывал рассудительный ум и отличался осторожностью и терпеливостью опытного полководца, его личное поведение казалось замечательным вследствие полного пренебрежения опасностью, какое в простом воине назвали бы безрассудством. Замечали также, что глубокая и удручающая меланхолия овладела жизнерадостным патрицием. Его прежний характер проявлялся не иначе, как только в минуту неизбежной опасности, в сумятице обороны или в пылу атаки. В иное время он был молчалив, уныл, сосредоточен, хотя сердце его всегда оставалось чутким к чужой печали и воины легиона знали, что их полководец был другом всякого страдающего. Часто был он предметом их вечерних бесед около лагерных костров. Честные ветераны дивились тому, что этот так славно сражавшийся человек был так печален за столом, что этот солдат, под градом стрел останавливавшийся зачерпнуть своей каской воды из ручья и, с усмешкой на губах, медленно выпивавший ее, отказывался от удовольствий и выказывал столько отвращения к материальным наслаждениям, составлявшим для них величайшие радости жизни.
