– Твоя мать и сестра, – догадался он.

Лидия кивнула.

Он вплотную приблизился к ней.

– Пусть это станет нашим первым воспоминанием в этой комнате, – предложил Вир. – Я хочу, чтобы оно было совершенным. Чтобы оно стало предвестником всей нашей последующей совместной жизни. Потому что мы вернулись домой.

Она посмотрела в сторону кровати, потом на него. И чуть улыбнулась.

Лидия поняла.

Взгляд его стал медленно опускаться.

На ней был одно из новых одеяний: бледно-лавандового цвета свободный халат, застегнутый на все пуговки сверху до низу, до самого подола.

– Как много пуговиц, – пробормотал Вир, потянувшись к самой верхней из них. Заодно он приблизил свой рот к губам жены и поцеловал ее. Поцелуй вышел долгим, медленным, глубоким, и все длился, пока Вир неспешно расстегивал пуговицы, наконец, добравшись до талии.

Потом легко отстранился, опустился на колени и продолжил свою работу, но уже более спешно.

И когда с этим занятием было покончено, он снизу поднял взгляд на жену. Она повела плечами, и одеяние упало на пол.

Потом двинулась к кровати, бросив на мужа через плечо быстрый, но лишавший дыхания взгляд. Опершись на столбик кровати, чтобы не упасть, Лидия потянулась под нижние юбки.

Все еще коленопреклоненный, Вир заворожено наблюдал, как соскальзывают на пол ее шелковые панталончики. Она ослабила завязки на нижнем корсаже, и вырез опустился ниже корсета, соблазнительно обнажив грудь точь-в-точь до сосков.

Лидия повернулась, не торопясь, и взялась за столбик обеими руками.

Вир поднялся с колен, но отнюдь не медленно, и мигом разделся догола. Через плечо она наблюдала за ним, изогнув полные губы в легкой дьявольской усмешке.

Он пошел к ней.

– Ты распутница, ваша светлость. Какой же ты стала распутной и испорченной.

– У меня превосходный учитель, – нежно ответствовала она.

Он взял в ладони ее грудь, прочертил дорожку из поцелуев по плечам, спустился по спине. Вир чувствовал, как задрожала от наслаждения любимая, и он задрожал сам, и внутри разгорелось нетерпение.

– Я люблю тебя, – просто сказала она. – Возьми меня вот так.

И прижала свои великолепные ягодицы к его естеству.

Муслин приятно защекотал его вздыбившийся член, сводящая с ума мука вынудила его хрипло рассмеяться. На людях его любимая могла заморозить любого мужчину лишь одним взглядом этих глаз ледяной синевы. Наедине же с мужем она пылала как огонь, как самая распутная из шлюх.

Он задрал ее юбки.

– Вот так, герцогиня? Вот таким образом ты хочешь, чтобы я взял тебя?

– Да, вот так. Поторопись.

И он положил на нее ладонь, распутал шелковые завитки и добрался до влажной сердцевины. «Поторопись», – ведь приказала она, столь же нетерпеливая, что и он.

Он вошел в нее, и брал ее так, как она пожелала, потому что того же самого хотел и он. И она знала это.

Он хотел, чтобы крики страсти, и смех, и слова любви вечно отдавались эхом в стенах этой комнаты. Ведь по природе своей они с женой не были скучными, благопристойными существами, ни один из них. А дерзкими, смелыми и пылкими. Никогда они не славились хорошими манерами и не будут впредь.

И посему любили друг друга, как страстные существа, каковыми и являлись. И упали на кровать, и снова любили друг друга. И снова. Неистово, радостно, шумно, бесстыдно.

И когда, в конце концов, уже лежали без сил в изнеможении, их влажные обнаженные тела сплелись вместе, запах их страсти витал в воздухе, смешиваясь с кроваво-красным с золотом светом садившегося солнца, а звуки их любви, казалось, все еще отдаются эхом в спальне.

– Что ж, теперь будет что вспомнить в старости, чтобы согреть душу, – пошутил Вир. – Вот и повод парню дожить до преклонных лет.

– Уж лучше доживи, сделай милость, – предупредила Лидия. – Иначе найду себе кого-нибудь еще.

– К твоему прискорбию, если попытаешься найти замену, то будешь разочарована, – заметил он. – Я не заменим. Я единственный в мире мужчина, обладающий правильным сочетанием качеств, просто созданных для тебя. – Вир лениво погладил ее грудь. – Можешь таращить на меня свои глазища Баллистеров сколько тебе угодно, но в камень меня не превратишь. Можешь колотить меня, сколько пожелаешь, и не беспокоиться о том, что нанесешь ущерб. Можешь сотворить любого сорта ругательство, какое б не выкинул твой грешный ум, и будь уверена, я с охотой присоединюсь к нему. Ты по натуре смутьянка, Лидия. Дьяволица из рода Баллистеров. И тебе не подойдет никто иной, лишь негодник Мэллори.

– Тогда тебе лучше остаться со мной на очень долгое время, – предупредила она. – Иначе я последую за тобой в загробный мир.

– Да уж, ты сможешь. – Вир засмеялся. – Ты не спасуешь даже в самом адском пекле, где на тебя будут изрыгаться пламя и выть демоны. Впрочем, я сделаю все возможное, что в моих силах, чтобы отсрочить это событие как можно дольше.

– Большего, чем то, что в твоих силах, – подтвердила жена, – я и не прошу.

– Можешь быть уверена, я весьма постараюсь стать одним из Мэллори-долгожителей. – И провел ладонью по ее животу. – Что же касается меня, то мне страшно любопытно посмотреть, что за чудовище мы с тобой сотворим.

Лидия положила ладонь на его живот.

– Мне тоже. Это будет грандиозно, не так ли, – добавила она нежно, – если зачнем дитя в этот день, в наш первый день в этом доме, в этой постели. Дитя, зачатое в любви при свете солнца… – ее губы изогнулись в усмешке. – И совершенно безудержно.

– Дитя будет прекрасным подарком на память, – хрипло согласился Вир.

– Наипрекраснейшим. – Она запустила пальцы в его шевелюру и притянула его лицо к себе. В ее глазах цвета ледяной синевы плясали два чертенка, которых мог увидеть только он.

– Может быть, – прошептала она, – только еще разочек. Я понимаю, что одного раза недостаточно для верности…

Вир поцеловал жену.

– Можете быть уверены, мадам, что я постараюсь из всех сил.

И уж он постарался.

В 1829 году в «Ежегодной Хронике» под заголовком «Рождения, июль» появилась следующая запись: 20. В поместье Лонглендз, Нортгемптоншир, герцогиня Эйнсвуд, сын и наследник.

Будущий герцог, крещенный под именами Эдвард Робин, был первым из семи детей различного пола. Одни из них родились белокурыми с синими глазами, другие темноволосыми с глазами зелеными.

Но все они как один были негодниками.