Элизабет и Эмили. Семнадцати и пятнадцати лет, соответственно. Они жили со своей тетей по отцу, леди Марс, в Блэксли, в Бедфордшире. Лорд Маркс являлся одним из самых ярых сторонников Пиля.

Лидии не хотелось думать о тех двух девочках, о старшей, стоявшей на пороге вступления в свет со всеми его ловушками. К несчастью, Лидия уже открыла ящик Пандоры в прошлую среду, когда прочла справочник дворянства «Дебретт».

К настоящему моменту она собрала почти столько же сведений о семействе Мэллори, как и о семье своей матери. Пока Лидия работала над «Розой Фив», статьями и обзорами, требующимися к следующему выпуску «Аргуса», Тамсин продолжила то, что начала Лидия. После издания «Дебретта», «Ежегодной хроники» и обычных печатных средств, касающихся генеалогии, Тамсин обратилась к многочисленным светским публикациям.

Тамсин не ограничилась исследованием лишь семейного древа Мэллори.

Она также приступила к изучению всего, что касалось семьи Трента.

Вначале Тамсин старалась разглядеть событие или людей, в прошлом и настоящем, способных пролить свет на его одержимость Карлом Вторым. По ходу дела она открыла, что в семействе Берти значилось полным-полно необычных личностей. Она нашла их очаровательными и пичкала Лидию историями о них во время совместных трапез.

Эти истории отвлекали Лидию от семьи Мэллори, но всегда ненадолго. Ее мысли постоянно возвращались к Роберту Эдварду Мэллори, молодому герцогу. И она вдруг понимала, что горюет по маленькому мальчику, которого никогда не встречала. Мало-помалу ее размышления перекидывались на его осиротевших сестер, что было гораздо хуже, поскольку она частенько ловила себя на том, что волнуется за них, словно знала их лично и каким-то образом несла за них ответственность.

Какой вздор – беспокоиться о них, пыталась урезонить себя Лидия. То, что у лорда и леди Маркс собственная большая семья, вовсе не значит, что подопечными Эйнсвуда пренебрегают, что они несчастливы, и о них не заботятся.

Лидия говорила это себе бессчетное число раз. Умом она понимала, а сердце не слушалось.

Она вынула карманные часы покойного дяди Сти и помрачнела.

– Меньше десяти минут до стартового времени. Провались он пропадом, если он решил отступить, то мог бы, по меньшей мере, послать весточку. Беллуэдер объявит, что я сама все это устроила. Он назовет это позорным домогательством публичной славы. – Она убрала часы. – Как будто не Эйнсвуд первым разболтал о скачках всем своим идиотам дружкам. Словно я пожелала, чтобы весь мир узнал, что я позволила этому твердолобому снисходительному животному вынудить меня поставить себя в дурацкое положение.

– Нехорошо со стороны его светлости втянуть и меня в это, – пожаловалась Тамсин, расправляя перчатки. – Неважно, каким расстроенным он был, ему не следовало быть таким беспринципным, не говоря уже о полном отсутствии здравого смысла, он не должен был воспользоваться вашим столь добрым отношением ко мне. Всякий бы попытался его понять, но всему есть предел, так я и сказала сэру Бертраму. – Она позволила себе выказать вспышку нетерпеливого раздражения. – Приданое, скажете тоже. Я прекрасно могу понять, почему вы так гневаетесь на его светлость, для сэра Бертрама же принципы разногласий полностью выше его понимания, и мне очень хотелось надрать ему уши. Карл Второй или не Карл Второй, но он мог бы усвоить простую и очевидную истину, что я могу заработать на свое содержание. Но они еще увидят. Они еще наглотаются нашей пыли, Лидия, а эти нелепые пять тысяч будут истрачены на тех, кто действительно нуждается в помощи, к каковым я совершенно точно не отношусь.

Когда Тамсин очухалась от вечера с Берти Трентом в компании с Карлом Вторым и от потрясения, что нашлись драгоценности, от которых она было смиренно отказалась, считая потерянными, то она изволила обидеться на часть пари, связанную с ней. Должно быть, с той же самой простодушной решительностью, которая привела ее из корнуоллской глубинки в Лондон, она настояла на том, чтобы сопровождать Лидию. Более того, она продолжала досадовать на Трента с самой пятницы, когда последний раз беседовала с ним.

– Кажется, упомянутые джентльмены решили позавтракать чем-то другим, а не нашей пылью, – заметила Лидия. Она снова взглянула на часы. – Еще несколько минут и…

Какофония выкриков и свистков, раздавшаяся в толпе, прервала ее речь. Мгновением позже изящный тильбюри (легкий открытый двухколесный экипаж, распространенный в первую половину 19 века – Прим.пер.) с запряженной в него резвой гнедой влетел в ворота и устремился к стартовой отметке. Поравнявшись с Лидией, Эйнсвуд приподнял шляпу – ибо на сей раз она у него имелась – и ослепил девушку кривой ухмылкой.

Лидия пожалела, что не расположила свой экипаж поближе к краю дороги, тогда бы герцог встал справа от нее. В этом случае его заслонила бы от нее крупная фигура Трента.

А так между ними находилась только Тамсин, и поверх ее головки Лидия легко разглядела нахальную уверенность в непоколебимом спокойствии Эйнсвуда, порочный блеск зеленых глаз, надменно задранную челюсть. С тем же успехом от нее не укрылось, что элегантная одежда облегала его, как статую. Лидия почти чуяла запах крахмала, шедший от его шейного платка, чуть ли не чувствовала на ощупь выглаженные жесткие складки… и еще слишком живо помнила тепло и силу его мощного сложения, как бугрились его мускулы, когда она проводила по ним, как билось его сердце под ее ладонью.

Лидия ощутила, как дрогнуло в груди ее собственное сердце. Затем хлынул он, поток неуместных воспоминаний: мальчик, которого герцог потерял… две осиротевшие девочки… дети, спасенные им на Эксетер-стрит… маленькая цветочница… холодная бешеная ярость, когда он расправился с мерзким гадом в два жестоких удара кулаком… большое крепкое тело… сильные руки, которые могли поднять ее, словно она была не девушкой, а маленьким недоразумением… хриплый шепот «Ты такая красивая».

Однако она удостоила его лишь кивком, щелкнув крышкой, закрыла часы и убрала их прочь.

– Не терпелось меня увидеть, а, Гренвилл? – голос герцога перекрыл приветствующие их свист и вопли толпы.

– Что, поджилки затряслись, потому задержались, а, Эйнсвуд? – парировала Лидия.

– Ага, я трясся, – не остался он в долгу, – от предвкушения.

– А я предвкушаю встречу с вами – на финишной отметке, – тут же заявила она. – С вашим опозданием в милю.

В сторонке мошенники, осаждающие любое состязание, принимали в последний момент ставки, но из-за сумятицы в голове Лидия не могла разглядеть, в чью пользу перевес.

Все же, испытывала она смятение чувств или нет, а дороги назад не было. Лидия не могла отказаться от всего, ради чего работала – ради своей личности, вот чего она всегда добивалась – без битвы. А Лидия Гренвилл ни за что не вступит в схватку, ежели не намерена одержать победу.

– Внимание, – перекрыл рев толпы чей-то голос.

И зрители замолчали.

Собственное волнение Лидии улеглось.

Кто-то поднял наизготовку платок. Она сосредоточила на нем взгляд, крепко схватив хлыст. Затем раздался колокольный звон приходской церквушки, и белый полотняный квадрат, затрепетав в воздухе, упал на землю. Лидия щелкнула хлыстом… и они понеслись.

Старая Портсмут-роуд начиналась от Лондон-Бридж, тянулась через Саутворк мимо тюрьмы Маршалси и тюрем при Суде королевской скамьи, в направлении Ньюингтона и застав Воксхолла вплоть до тюрьмы Уондзуорт, и через Путни Хит до Робин-Худ-гейт.

Эту дорогу выбрала Лидия, приведя несколько разумных доводов. К восьми часам медлительные кареты на Портсмут уже проедут, миновав свой обычный маршрут, и образуется менее заполненный перерыв. Между тем быстрые экипажи, отправлявшиеся в тот же час от Пикадилли, поспешат приобрести преимущество над всадниками, совершающими маневры по землям приходов Ньингтона и Лэмбета. В результате на Робин-Худ-гейт, где намечена первая смена лошадей, и в месте, где сходятся медленные и быстрые экипажи, будет меньше опасности столкновения, подумала Лидия,