На этот раз раздались лишь слабые смешки.

Вир оторвал от нее взгляд и оглядел публику.

Все головы повернулись в сторону двери, где стоял он.

Когда он снова посмотрел на нее, по нему хлестнул взгляд ледяной синевы его пародистки. Не выказывая ни малейшего признака неловкости, она подняла к губам бутылку и отпила. Потом поставила бутылку. Вытерев рот тыльной стороной ладони, она приветствовала его небрежным кивком:

– Ваша светлость.

Герцог заставил себя ухмыльнуться. Потом поднял ладони и захлопал. В комнате еще было тихо, раздавались лишь хлопки его ладоней.

Она опять сунула сигару в зубы, сняла воображаемую шляпу и отвесила ему преувеличенно глубокий поклон.

На мгновение он забыл, где находится, его разум вырвался из настоящего и ухватил какое-то воспоминание. Что-то очень знакомое, но из далекого прошлого. Он уже видел это прежде. Или переживал.

Но ощущение исчезло также быстро, как и пришло.

– Хорошая работа, дорогуша, – холодно заявил он. – Чрезвычайно занимательно.

– И наполовину не так занимательно, как оригинал, – ответила она, нахально меряя его взглядом снизу доверху.

Не обращая внимания на жар, вызванный ее наглым осмотром, он засмеялся и под редкие рукоплескания направился к ней широким шагом. Прокладывая путь через толпу, Вир наблюдал, как выражение на прекрасном лице становилось все напряженнее, а проклятый рот изогнулся в слабом подобии улыбки.

Он уже лицезрел этот холодный насмешливый взгляд прежде, но на сей раз не совсем поверил ему. Возможно, виноваты были дым и тусклый свет, но он подумал, что в глазах драконихи мелькнула нерешительность.

И снова Вир разглядел девочку в этом прекрасном чудовище. И захотел сгрести ее в охапку и унести прочь из этого проклятого места, подальше от пьяных скотов с их блудливыми взглядами и распутными мыслями. Если уж ей суждено глумиться и высмеивать его, подумал Вир, пусть делает это только для него одного.

…вы хотите, чтобы я била исключительно вас.

Он отмахнулся от этих бесивших его слов наряду с нелепым взбаламученным ими ощущением предчувствия, которое они оставили прошлым вечером.

– У меня лишь одна маленькая поправочка, – на миг остановившись, произнес Вир

Гренвилл задрала вверх бровь.

Вокруг них он расслышал низкий ропот голосов. Тут кто-то кашлянул. Там отрыгнул. Тем не менее, у него не было сомнений, что зрители жадно вслушиваются. В конце концов, они же репортеры.

– Сигара, – произнес он. Вир хмуро вперил взгляд в сигару, зажатую между ее длинных немного испачканных чернилами пальцев. – Сигара-то совсем не такая.

– Да что вы говорите! – Мегера точно также уставилась на сигару, передразнивая его выражение. – Но это трихинопольская черута.

Из внутреннего кармана пальто он извлек гладкий серебряный портсигар. Открыл его и показал ей:

– Как видите, эти длиннее и тоньше. А по цвету табака видно лучшее качество. Угощайтесь.

Дракониха стрельнула в него взглядом, затем передернула плечом, швырнула свою черуту в огонь и взяла одну из его сигар. Повертела в своих изящных пальчиках. Потом понюхала.

Представление было исполнено мастерски хладнокровно, но Вир находился довольно близко, чтобы заметить то, что другие не разглядели: еле различимый румянец, окрасивший ее скулы, часто вздымавшуюся и опадавшую грудь.

Нет, она не в полной мере владела собой, как заставляла верить в то других. Не столь уж она была нечувствительной, циничной и дерзко самоуверенной, как казалась.

Вир испытывал сильное искушение наклониться поближе и узнать, не станет ли этот намек на румянец гуще. Беда в том, что он уже уловил ее запах, а это, как было им обнаружено прошлым вечером, настоящая ловушка для мужчины.

Он отвернулся от нее и повернулся к публике: кое-кто уже обрел дар речи, применив его, чтобы выдать порцию грубых острот по поводу сигары.

– Прошу прощения, что прервал вас, джентльмены, – обратился ко всем Вир. – Продолжайте. Выпивка за мой счет.

Не оглядываясь, словно он уже о ней забыл, Вир неторопливо вышел тем же путем, как и пришел.

Он пришел этим путем в адское пекло таверны на Флит-стрит, намереваясь стереть некие неправильные впечатления, которые у драконихи могли сложиться насчет его появления в Брайдуэлле сегодня утром.

Вир собирался разыграть великолепное представление возвращения ей карандаша перед толпой шумных писак с демонстрацией соответствующих косвенных намеков, что пишущий инструмент – не единственное, что она потеряла в наемном экипаже прошлым вечером.

К тому времени, как он закончил, Гренвилл убедилась бы вне всяких сомнений, что он отвратительный, самоуверенный, бессовестный распутник – справедливо уверилась бы, что это так. Еще нескольких намеков хватило бы заверить ее, что он только недавно вышел из неприличного дома по соседству, когда наткнулся на Трента и мисс Прайс, и к тому времени и думать забыл о существовании Мэри Бартлз.

Следовательно, ход рассуждений подсказал бы ей, что невозможно ему было явиться туда с целью добиться освобождения Мэри и послать ту к своему поверенному с тем, чтобы принять кое-какие необходимые меры, дабы вывезти Мэри к черту из Лондона, устроить где-нибудь с удобствами и не слышать больше о ней или думать о ней и ее растреклятом больном ребенке.

Тогда с благотворительностью любого рода было бы покончено, Вир бы остался чист, как снег, а ответственность легла на одного только Трента.

Замысел был вполне хорош, особенно в свете того, что разрабатывал он его в приступе почти смертельного похмелья, спасибо выпитому у Крокфорда шампанскому, и в совокупности двадцатидвухминутного сна.

Но эти замечательные намерения Вир тотчас же забыл, задержавшись в дверном проеме и разглядев девушку под взъерошенной копной золотых волос.

Сейчас, вызывая в памяти слабый румянец и учащенное дыхание, он совершенно отказался от своего замысла.

Герцог ошибся насчет нее. Она совсем не была такой, какой показывала себя миру. И не совсем уж была к Виру невосприимчива. Крепость была не столь уж неприступной. Он различал трещины. И будучи тем, кем являлся: отвратительным, самоуверенным, бессовестным и так далее, и тому подобное, он был просто обязан проникнуть внутрь, разобрав оборонительные сооружения кирпичик за кирпичиком.

Или скорее, поправился он, изогнув рот в опасной улыбке, пуговку за пуговкой.

Блейксли, Бедфордшир

В понедельник, последующий за стычкой лорда Эйнсвуда с мисс Гренвилл в «Голубой Сове», две юные особы, леди Элизабет и леди Эмили Мэллори, семнадцати и пятнадцати лет от роду соответственно, читали об этих событиях на страницах «Сплетника».

Они не должны были читать скандальную газету. Им не позволялось внимательно просматривать даже приличные газеты, появлявшиеся еженедельно в Блейксли. Их дядюшка, лорд Марс, выделял ежедневно время для чтения вслух тех абзацев, которые он считал подходящими для невинных ушей. Его же уши и тем паче глаза не были столь невинными, поскольку всю свою сознательную жизнь он был политиком. Лично он читал все, включая и скандальные страницы.

Статья, которую изучали юные леди поздно вечером при свете камина в своей спальне, была незаконным образом вытащена из большой стопки периодических изданий, дожидающейся старьевщика в помещении для слуг.

Подобно остальным украденным листкам, этим тоже предстояла участь быть преданными огню, коль скоро девушки смогут подобрать крохи сведений о занятиях своего опекуна.

Опекуном являлся седьмой герцог Эйнсвуд.

А они были дочерьми Чарльза, сестрами Робина.

В сей поздний час пламя камина отбрасывало огненные блики на две золотисто-каштановые головки, склонившиеся над листком. Когда с чтением отчета о встречах опекуна с мисс Гренвилл у «Крокфодза» и в «Голубой Сове» было покончено, две одинаковые пары глаз цвета морской волны встретились, и на обоих юных личиках отразилось одно и то же выражение смешанного недоумения и изумления.