— Как дела, Рюдике? Разведчик дал показания? Вы болван, Рюдике! За два дня никаких результатов, я вас разжалую! — он побагровел и прошипел в телефон: — Вы мясник, Рюдике, и ни дьявола не смыслите в психологии этих проклятых людей. Они все знают русский язык, у них во всех школах изучают русский язык. Молчать! Я сам займусь!

Потом позвонил Павлюк. Его сообщение вернуло полковнику хорошее расположение духа. А спустя несколько минут ему нанес визит обер-лейтенант фон Хлюзе.

— Хайль Гитлер! — барон небрежно выбросил руку вперед.

— Хайль! — ответил полковник, идя навстречу. — Рад вас видеть у себя, барон!

— Как здоровье, герр оберст? — любезно осведомился барон. — Я слышал, у вас был приступ астмы.

— И сильный, барон. Проклятая астма замучила.

— Вам нужно отказаться от шпика, герр оберст, ваша полнота вредит вам.

— Будь я проклят, если это сделаю, — сказал фон Крейц, придвигая гостю стул. — Шпик и коньяк — это лучшее, что еще осталось в жизни.

— Не скромничайте, герр оберст. Вчера в ресторане вы совсем не кротко поглядывали на мою даму.

Барону льстило, что его дама вызвала восхищение всех офицеров. Фон Крейц, опытный физиономист и психолог, давно уяснил характер барона. До сих пор ничего предосудительного в его поведении не замечалось. Однако стоило фон Хлюзе показаться с Галиной, как полковнику тотчас донесли об этом. И в ресторане ему было важно убедиться, что барон будет с женщиной. Фон Хлюзе — старший весьма строг на этот счет. Вот почему полковник охотно поддержал разговор о Галине.

В свою очередь барон опасался скомпрометировать себя связью с непроверенной женщиной. Можно было обратиться за справками в гестапо, но аристократическая натура барона восставала против услуг гестапо в столь щекотливом деле. Фон Крейц же был в известной зависимости от дяди, и поэтому барон поделился своим планом устроить Галину личным секретарем. Когда он назвал фамилию одесского шефа Галины, полковник обещал содействие.

— Спасибо, герр оберст, на вас можно положиться, — сказал барон и, сменив дружеский тон на деловой, заметил, подойдя к карте Восточного фронта: — Вчера русские атаковали на северо-западе. Они начинают наступление с колоссальным количеством артиллерии…

Взвинченные астмой нервы полковника не выдержали менторского тона младшего по чину и по возрасту офицера, и фон Крейц с досадой перебил обер-лейтенанта:

— Я достаточно информирован, барон. Русские развивают прорыв в глубину…

— Герр оберст, я не кончил, — недовольно остановил его барон и важно продолжал: — Я уверен, что успехи русских на фронте вызовут усиленные действия англичан и американцев.

Третий принцип фон Крейца запрещал высказывать столь опасные мысли, поэтому он выразился уклончиво и глубокомысленно:

— Я никогда не верил в прочность союза русских с англо-саксами. Они еще передерутся.

Эта точка зрения вынудила барона сделать такое непатриотическое замечание, которое фон Крейц постарался запомнить на всякий случай:

— Драка будет из-за раздела Германии, не раньше, герр оберст. А пока дела идут все хуже. Генерал нездоров…

— Да? — вставил полковник.

— Откровенно говоря, он просто встревожен. Остался неподвижным лишь наш участок фронта, и это затишье ненадолго. Ваше мнение, герр оберст?

— Противник накапливает войска, барон. Перехваченные радиограммы подтверждают движение свежих частей. Мы проверяем это.

Барон попросил не обойти его при передаче сведений генералу.

— За добрые вести и гонцу награда, герр оберст, — доверительно сказал он. — Мне нужны погоны гауптмана. Дядя пишет: фюрер в ярости, так что тревога генерала не напрасна. И для вас, герр оберст, может не быть другого такого момента. В случае удачи ваши акции высоко поднимутся.

Полковник с усилием согнул толстую шею.

— Я всегда был уверен в вашей дружбе, барон.

Барон вытянул палец к карте и сказал напыщенно, словно выступал перед солдатами, отправляемыми на фронт:

— Генералу необходимы все детали подготовки наступления русских. На узком участке мы создадим мощную линию обороны. Выясните, герр оберст, направление главного удара, и мы вроем в землю «тигры» и «пантеры». Это будет непробиваемо!

Полковник потерял веру в непробиваемость укреплений, однако свои сомнения он держал под замком. В его интересах было выставить в самом выгодном свете свою деятельность, и он вынул из сейфа депешу Петерса.

— Я включил в операцию лучших людей, барон, — объяснил полковник. — Один из них — довоенный резидент. Нам нужно беречь этих людей, они еще пригодятся Германии. Но я не посчитался с этим. И вот результат. А сейчас подойдет лейтенант с последней шифровкой.

— О, тогда я подожду, — сказал барон и выглянул в окно. — Моя дама скучает без меня в машине. Я бы хотел, герр оберст, представить ее вам. С вашим опытом распознавания людей…

— С удовольствием, барон, у меня тонкий нюх, — прищелкнул пальцами полковник. — Маленький психологический этюд! Деликатно, ха-ха!

Но когда фон Хлюзе вышел, полковник бросил ему вслед:

— И хочется, и колется, слюнтяй!

На столике были расставлены три бокала, радио гремело бравурным маршем. Полковник встретил гостей у дверей.

— У вас завидный вкус, барон, — сказал он, окидывая женщину проницательным взором. — Ваша дама способна омолодить даже такого старого толстяка, как я…

— Вы мне льстите, герр оберст, — улыбнулась Галина, сверкнув червонным золотом коронок, и протянула узкую смуглую руку.

— Я хиромант, фрейлейн, — сказал полковник, рассматривая линии ее ладони. — Изящная форма вашей руки позволяет мне угадывать совершенство и остальных форм.

— Вы греховодник, герр оберст, — смущенно вырвала руку Галина, — заставляете меня краснеть.

Полковник раскатился хриплым смехом. Он опять дышал тяжело, но крепился.

— Приятно вспомнить старину, фрейлейн. Выпьем? Что вам налить?

Галина положила сумочку возле радиоприемника, подошла к буфету.

— О, у вас целая коллекция, герр оберст! Я вижу мадеру.

— Испанская! — как истый коллекционер, похвастался полковник редкостью, наливая бокал. — Дивный букет!

Барон пожелал коньяку. Полковник показал ярлык.

— Я предусмотрительно сделал запас во Франции. В гиблой России нет приличного, выдержанного вина.

— Зато у нас незабываемые женщины! — возразила Галина, гордо вскинув голову, обвитую дымчатым венком кос.

Завязался шутливый спор. Офицеры подняли тост за здоровье фрейлейн. Полковник радушно угощал гостей, не упуская из виду ни одного движения Галины. На его вкус, ей следовало быть чуточку полней, других изъянов в ее внешности он не нашел. Ее розовое, как у проснувшегося ребенка, лицо светилось откровенной радостью жизни, обнаженные до плеч руки отливали морским загаром. Когда она мелкими глотками пила мадеру, слегка запрокинув голову, в ямочке между ключицами трогательно пульсировала жилка. От выпитого вина лицо Галины зарумянилось, ореховые глаза в пушистой оправе ресниц блестели неподдельным восхищением. Она держалась естественно, без рисовки, без тени развязности, и полковник подумал, что барону не устоять перед ней.

Телефонный звонок отвлек его. Начальник гестапо не обязан был советоваться с ним, но в гарнизоне офицеры всех служб трепетали перед фон Крейцем больше, чем перед генералом. Речь шла о какой-то женщине, доставленной из Марфовки. Полковник одобрил приговор, но вспомнил о просьбе барона.

— Момент! — сказал он и обратился к Галине. — Фрейлейн, что нужно сделать с женщиной, которая помогала партизанам?

Ни один мускул не дрогнул на оживленном лице Галины. Она капризно выпятила нижнюю губку.

— Мой шеф не церемонится в таких случаях…

— Браво, фрейлейн, вот школа СС, — похвалил барон, целуя ей руку.

— Повесить на площади! Нет, зачем завтра! Чем скорее, тем лучше. А что бургомистр? Пустяки! Формальности уже ни к чему, да, да… — сказал полковник и вернулся к гостям. — Вы хорошо сделали, фрейлейн, что приехали сюда, на передний край. В Одессе прозябают.