— Приходите после выходных.

Но и в следующий раз он просто проговорил с ней два часа, и в последующие три недели, в течение которых он продолжал играть с ней в эту выматывающую игру. Она была непоколебима. Она продолжала слушать его, внимательно переспрашивая детали, и стараясь до мелочей понять то, что понять было невозможно, так как все эти речи говорились только для того, чтобы завести ее в тупик. Но она, вопреки всем его ожиданиям, умудрялась находить в его словах нечто интересное и даже подчас занимательное, улыбаясь и даже иногда пытаясь выстроить ответную цепь рассуждений.

Несомненно, она пыталась его соблазнить. Но делала она это как-то не по правилам. Он не был мальчиком и прекрасно знал, как это делают женщины, на карту которых поставлена не только свобода, но и жизнь. Как угодно, но только не так — в этом он был абсолютно уверен. И когда он это понял, то сразу же решил проверить и подкрепить чем-то свою догадку:

— Знаете Анна, в этом кабинете слишком душно. Я думаю, что мы могли бы обсудить это в другом месте, — сказал он и затаился.

Он смотрел ей прямо в глаза. Если бы ее взгляд хоть на миг вспыхнул торжеством победительницы, то он в тот же день передал бы папку с делом А. Г. Извековой своему начальнику. Но нет, ему суждено было испить с ней эту чашу до дна.

— Да, вы правы. Здесь много бумаг, поэтому тяжело дышать, и вы, наверное, очень устали, — сказала она, глядя на него как-то растерянно и робко улыбаясь, как обычно делают женщины, непривыкшие к ухаживаниям.

И они договорились о встрече. Но она не была женщиной, обделенной мужским вниманием. Уже одно только ее личное дело могло о многом порассказать. Что было об этом говорить, достаточно было на нее просто взглянуть, чтобы понять, что в списке ее романов он занял бы не второе и не третье по счету место. Но откуда тогда бралась эта ее нелепая, почти детская испуганность, которая появилась сразу после его слов о встрече? Он не понял это тогда и не мог осознать этого сейчас. Но если теперь он откровенно расписывался под своим признанием в невозможности понимания ее поступков, то тогда он объяснил себе все очень просто: «Может быть, она и пришла ко мне с целью простого соблазнения, но мы знакомы уже три недели и вполне логично было бы допустить, что она действительно мной увлеклась. Иначе она уже давно потеряла бы терпение, тем более что несколько раз я вообще почти выгонял ее из кабинета».

Так он и встал на этот путь, свернуть с которого ему уже никогда не удалось. Путь его страсти и страдания. Свою партийную совесть он утешил очень быстро, вновь и вновь повторяя себе, что документы Анны просто лежат в ящике его стола и нет ничего особенного в том, что он всего лишь решил их поподробнее изучить. В крайнем случае, ему простят повышенную внимательность ко всем проходящим через его руки бумагам.

А в ее бумагах было над чем подумать. Хотя нет. Все просто сходилось одно к одному — ее родители, уехавшие во Францию, ее брат, о котором уже два года лучше было просто молчать, ее бывший муж, фамилию которого ей даже пришлось сменить обратно на девичью. И еще некоторые мелочи, которые вместе с ее благородной внешностью давали понять любому мало-мальски знающему человеку, что свой тридцатый день рождения она встретит отнюдь не в обществе своего семилетнего сына, сидя в теплой квартире, а где-нибудь гораздо севернее…

Становилось темно. Он совсем продрог и решил пройтись по берегу моря. Воспоминания его опустошали. Он медленно шел, глядя себе под ноги и разглядывая крупинчатую гальку побережья. Среди серых камней блеснул какой-то металлический предмет, отразив в себе кровоточащую рану заката. Он наклонился и посмотрел. Всего лишь пряжка от женской туфли. Возможно, завтра какая-нибудь рассеянная дама придет ее разыскивать, а может быть, она пролежит здесь до тех пор, пока ее не смоют волны прибоя. «Как холодно», — подумал он и стремительно пошел по направлению к своему корпусу.

Прогулка немного отвлекла его от тягостных воспоминаний, к которым его мысли возвращались вновь и вновь, заставляя шаг за шагом проживать те события одиннадцатилетней давности. Он поднялся в свою комнату, и, не зажигая свет, прошел и сел на край кровати. Какая усталость. Он ссутулился и закрыл лицо руками. Память снова обрушила на него лавину сердечной муки.

Как они встретились в первый раз? Кажется, он ей позвонил. Невольная улыбка коснулась его губ — он всегда приходил в восторг оттого, как она отвечала по телефону. Ее «алло», произносимое с едва различимым придыханием, вызывало в нем странные чувства, которые путались в перешептывании телефонных линий и околдовывали его мысли.

Он сближался с ней постепенно и неторопливо, боясь показать, насколько желанной она была для него на самом деле. Он не водил Анну ни в театры, ни в рестораны — в таких местах ему бы приходилось терпеть то, что ее внимание обращено на сцену или на окружающих. Это было бы слишком мучительно для его характера, не допускающего даже саму мысль о том, что, сидя рядом с ним, она будет увлеченно рассматривать каких-то других людей. Но что было делать? Как можно было, держа ее на расстоянии, тем не менее, все время контролировать ее поступки? И он быстро нашел выход. Танцы, он стал водить ее на танцы, не позволяя ей, однако, танцевать ни с кем кроме себя. Теперь он мог хоть ненадолго расслабиться — она была вся в его власти. Он мог обнимать ее прилюдно, не скрывая ни от кого, что ему нравится с ней танцевать, он мог вести ее, куда ему хотелось, он был в праве заставлять ее делать любое движение, ему доставляло удовольствие видеть то, как реагировали на их появление окружающие. Анна была так хороша, что многие партнеры — возможно, некоторые из них были ее прежними любовниками — не могли понять, в чем скрыта причина того, что их пара неразделима.

А в чем действительно скрывалась эта причина? Только ли в том, что над ее головой постоянно, как дамоклов меч, нависала угроза его власти? В те дни он тешил себя надеждой, что дело не только в этом, и часто намеренно выводил их общение в такое русло, что она действительно не могла не быть им очарована. Хотя, безусловно, его высокое положение придавало особо приятную окраску их взаимоотношениям — он мог иногда обойтись с Анной грубо, или невежливо, но он знал, что она никогда не посмеет на него обидеться или тем более его бросить. Он каждую минуту чувствовал над ней свою власть.

Однако и сама Анна вела себя так, как будто она уже забыла о своем личном деле в верхнем ящике его стола. Была ли это просто хорошая актерская игра с ее стороны? Этот вопрос не давал ему покоя все эти годы. Она была слишком откровенна для такой огромной лжи. Нет. Она бы не смогла все это просто разыграть. Она была не такая.

Анна относилась к тому редкому типу женщин, в которых чистота и нежность ухитряется сосуществовать в гармонии с почти уличным развратом и дерзостью средневековых куртизанок. Она была настолько мудра, что прекрасно знала, в какой момент нужно этот ум показывать, а в какой показаться наивным и глупым ребенком.

Он вспомнил, как она встречала его — это уже после того, как они стали совсем близки — раскинув руки, она принимала его в свои объятья, прижимаясь всем телом, и тихо шептала «здравствуй». Сейчас он бы многое отдал, чтобы испытать это еще раз.

Но он тяжело пускал Анну в свою холостяцкую жизнь. В то время он уже довольно долго жил один, и инерция привычки заставляла его поступать, руководствуясь одним из своих самых священных принципов — лучше быть одиноким, чем встречаться с женщиной, для которой он не будет абсолютным авторитетом. А мог ли он стать таким для Анны? Было странно, но она делала все возможное, чтобы ежеминутно доказывать ему, что он — ее единственный господин и повелитель…

Он встал с кровати и приоткрыл окно. Резкий холодный ветер со вздохом ворвался в комнату и принес с собой чьи-то громкие веселые голоса.

— Не эту, соседнюю, соседнюю… — кричала какая-то женщина, тщетно пытаясь объяснить своему приятелю в широкой белой рубашке с засученными рукавами, какую сумку ей нужно принести. Вскоре они ушли, и наступила тишина. Море шумело, сонно перекатывая волны, а в стеклянно-черном небе сияла, чуть подмигивая, одинокая звезда.