— Дайте мне равноценный эквивалент за то, что я раздую миф о Кобесе, и я тут же покончу с дамой. На сей раз — бескровно. А вы заграбастаете германские железные дороги, больше никогда в жизни не услышав ни о даме, ни об ее ужасных требованиях.

— А это не надувательство? — просвистел Кобес на самой верхней ноте. — Представьте обоснования!

Он не желал больше слушать ни слова без готовых выкладок. Но маленький человечек не мог отказаться от своего счастья естествоиспытателя, он планировал еще куда более болезненные приемы врачевания души великого Кобеса. Бросая по сторонам опасливые взгляды, он спросил:

— Мы действительно одни? Ваши технические средства могут оказаться богаче, чем мне известно.

Чтобы успокоить его, Кобесу пришлось самолично обследовать вместе с ним каждый миллиметр кабинета. Убедившись в том, что никакого, даже самого незначительного приспособления для подслушивания вроде бы нет, маленький человечек холодно произнес:

— Вот запечатанный конверт, в нем — моя идея. Вы получите право прочесть содержимое, как только подпишете этот договор. Договор предусматривает назначение меня на должность моего начальника.

— Что? — просвистел Кобес. — Ведь вы всего-навсего — технический сотрудник отдела пропаганды?

— В силу договора я стану генеральным представителем мифа о Кобесе. Не заблуждайтесь: и вы сами, и все ваше дело оказываетесь целиком в моих руках. Я создаю бога, и я же могу повергнуть его наземь. А повергнутый бог — это банкрот.

— И вы имеете наглость, — свистел Кобес, — будучи моим служащим, предлагать мне сделку! Дайте сюда письмо и убирайтесь вон!

На это маленький человечек, сунув руку в карман брюк, ответствовал:

— То, что я вытащу сейчас из кармана, если вы не станете вести себя прилично, вам неверняка придется не по вкусу.

Богач, стуча зубами, отпрянул.

— Если вы выстрелите через карман, — заикаясь, забормотал он, — выстрел услышат. Передатчик-то вы не заметили! Осторожно! Вы падаете в шахту! — крикнул он.

Но это оказалось уловкой. Стоило маленькому человечку оглянуться, как Кобес тут же бросился на него, но тот вовремя увернулся. Теперь договаривающиеся стороны стояли лицом к лицу и орали друг на друга.

Первым утихомирился Кобес. Ему пришло на ум, что иногда ему случалось бывать побежденным, но не надолго. Месть его приходила сама собою, ибо он умел собрать в кулак всю свою силу, когда у врага уже не оставалось ничего. Он мог проглатывать поражения и ждать своего часа.

— Что ж, приступим, — сказал Кобес. — Где хотите обсудить это дело? Решайте сами!

— В приемной. Но сперва — вашу подпись!

И оба они — один, обладая своей подписью, а другой — своим предложением в запечатанном конверте, — вошли в вызванную наверх приемную.

— Будем ездить вверх-вниз, пока не договоримся, — сказал маленький человечек. — Вы схватите конверт, а я — договор.

— Деловой сметки у вас больше, чем можно было ожидать, — произнес Кобес, быстро отведя глаза в сторону и выдавив из себя притворно-простодушную улыбочку.

Так и ездили они — вверх-вниз. Крайне заинтересованные в сделке — вверх-вниз. Дыша друг другу в лицо — вверх-вниз. Вцепившись друг в друга зубами не на жизнь, а на смерть — вверх-вниз, все в той же шахте лифта.

Народный дом. Сегодня вечером должно состояться представление, но что дадут, никто не знает, одни слухи. Бесчисленное множество рабочих вместе со своими отпрысками. Наконец-то оценили они как следует счастье быть развлекаемыми, наставляемыми, умиляемыми и ублажаемыми своим заводом. Счастье воспринимать весь мир и завод как единое целое, а не просто быть на заводе людьми. Человеческая гармония между предпринимателями и массой, сама собою возникавшая при былом патриархальном состоянии, теперь вновь обретена на самом высоком уровне. Душа рабочего уловлена в сети. Время мелкотравчатого материализма миновало. Пропаганда — это, по-существу, признание запросов души, ее уловление с целью извлечь из человека большую прибыль.

Бросалось в глаза лишь отсутствие начальника отдела пропаганды. А его подчиненного с чересчур большой головой философа основательно взял в оборот прелестный юноша с акульей пастью.

— Вы, кажется, заменяете здесь генерала. Никто из нас, начальников отделов, вот уже целых три дня не знает, что с ним. Возникают всякие тревожные версии…

В ответ маленький человечек напустил тумана. Ему известно только об отпуске шефа и больше ничего.

— Что это за таинственное представление?

Маленький человечек только пожал плечами. Он был не в курсе дела, но, возможно, из-за кулис действовал его начальник. С другой стороны, нити могли тянуться и гораздо выше и, по-видимому, терялись в неведомой дали.

— А что, если сегодня к ним снизойдет бог? — произнес маленький человечек и претенциозно улыбнулся.

Но для прелестного юноши с акульей пастью это, после явления божества в картотеке, было уж слишком.

— Опять темните, — холодно произнес он и прошел дальше.

Младенцев было положено сдать в гардероб. Кормящие матери сновали туда-сюда. Мужчины необозримой толпой сгрудились у столиков, отдавая дань потреблению. Детей было видно мало, они предпочитали ползать под полом, по небольшой игрушечно-учебной шахте, тянувшейся внизу. Иногда они вылезали на свет черные и потные, считая, что повидали чудо, — они и не чуяли, что их детская игра имеет такое важное значение для будущности германской экономики во всемирном масштабе.

И вдруг наступила тишина. Она пришла незаметно. За одними столами уже смолкли, за другими еще шумели. Никто не объяснял соседу, почему замолчал сам. Островки молчания бесшумно приветствовали друг друга, словно пальмовыми ветвями. А между ними — все еще шумели, но и шумевшие наконец догадались замолчать, так и оставшись с открытыми ртами. И вот уже весь зал — во власти той тишины, что без сопротивления, капля за каплей падает в вечность. Молчащая масса устремила взоры на сцену.

Люди поглядывали туда не без уловок, почти никто не решался делать это в открытую. Бросали взгляды искоса, моргали, скашивали глаза, повернув голову в сторону. Да возможно ли! Наяву ли! Ничто не предвещало этого. Внезапно сцена открылась, на ней кто-то стоял. Он стоял там и вместе с тем не мог стоять там. Это было бы сверхъестественно. Безмолвный закон природы не допускал доступных органам чувств доказательств его существования. Ему надлежало царить над всем, быть недосягаемо далеким и великим, этому незримому фюреру, ради которого — все труды наши. И вот теперь он стоит там? Собирается произнести речь перед народом?

Сенсация, в которой разочарованию уже заранее сопутствовало недовольство. Но сенсация огромная: уши у всех раскрылись боязливо и жадно. А тот, наверху, сказал:

— Встаньте! — И они встали. — Сядьте! — Все сели. — Еще раз! Еще!

И они повторяли столько раз, сколько он хотел. У него был вибрирующий, просто-таки идущий из груди голос, словно он способен был петь; но он не пел, а приказывал. Облик — черное с желтым, сутул, руки чересчур длинны, взгляд пуст и почти неподвижен. Серьезен и печален — гораздо больше, чем положено людям. И, стоя там, наверху, черный и желтый, на черном фоне, он вполне мог сойти за возникшее из прошлого видение давно исчезнувших миров. Вот он поднял руку, и все замерли в ожидании, что сейчас он, подобно обезьяне, начнет карабкаться по карнизу сцены.

Наконец он заговорил снова:

— Хватит вам загаживать мой дом. Блевать надо в сортире! — А голос был подобен виолончели. Чувствительные женщины прослезились. — Раз в неделю, — приказал он, — вы обязаны давать выкачивать свои желудки. Все без исключения. Всё, что жрете ныне. Когда терпит нужду все общество, должен приносить жертвы каждый.

Тут-то, по этим словам, они и признали его.

— Вы обязаны посылать своих жен на проверку, — повелел он. Насмешники, видно, только того и ждали, они восприняли это иронически, но прирожденные люди порядка тут же расколошматили им головы заодно со скамейкой. — Вы обязаны посылать своих жен на проверку, — повторил он. — Только выданное руководством фирмы свидетельство по форме 1-а дает право иметь потомство. Нести расходы на туберкулезных детей я отказываюсь раз навсегда.