«Дом освещается солнцем, любовью…» «Дом освещается солнцем, любовью, Тихим течением дней…» Так я писала, покинутость вдовью Не сделав еще своей. Воспоминанья пыльцой драгоценной Тронут тут каждый предмет. Можно ль отсюда уйти без измены, Будущему вослед! «Ты поднял руку на прощанье…» Ты поднял руку на прощанье И ринулся мотоциклет За поворот. За «до свиданья». За все, чему «названья нет». И у калитки, над которой Шуршанье листьев, звездный свет, — Я знака жду и разговора, И зов с неведомых планет. «Мы в горы шли вдвоем, по бездорожью…» Мы в горы шли вдвоем, по бездорожью, Руслом ручья и по лугам альпийским, И было все кругом ничье и Божье, И каждый камень над родным и близким. И ты ушел вперед, а я отстала, — Ты был всегда стремительный и легкий — И солнце темно-розовым кораллом Растаяло. Сгущалися потемки. Но я дойду! Я отыщу по звездам Твой путь туда, к сияющей вершине. Пусть минул день, но ведь еще не поздно, — Я не боюсь ни ночи, ни пустыни. «То еле слышное“ спасибо”…» То еле слышное «спасибо» За лучшие земные дни, (Сквозь задыхание и хрипы, когда мы все одни, одни…) На койке в нищенской больнице, Я вечно в сердце сберегу. Пусть мне оно еще приснится На том иль этом берегу. «Есть дни, когда всего дороже…» Есть дни, когда всего дороже В давно минувшее вглядеться, На зов откликнуться дорожный Ответным зовом в новом сердце. Враги? — Их нет и не бывало! Друзья? — Но с целым миром в дружбе Теперь подходишь к перевалу, У всех и у всего на службе. «Смириться, до конца принять…» Смириться, до конца принять И отреченья благодать, И скорби посланную милость. Она свечою засветилась В сырых пещерах катакомб. Туда прийти, как в тихий дом Из коридоров Колизея, Очнувшись, до конца трезвея…. И там, где каменный алтарь, И знаки рыб окрест, как встарь, С гонимыми соединиться, Перенестись — ведь нет границы! «Тот лай собак по вечерам в деревне…»
Тот лай собак по вечерам в деревне, Курчавый дым из закоптелых труб, Твердят душе еще о жизни древней, О верности забытой рук и губ; О сдержанных обетах, о величьи Единственной, несрочной и живой… О всех, о всех, не знавших безразличья До старости, до грани грабовой. «Ложатся спокойные важные тени…» Ложатся спокойные важные тени. Тропинка. Затерянный след. На каменных, треснувших, древних ступенях Вечерний торжественный свет. Кто жил в этом доме? Распахивал ставни? Ждал из лесу стадо назад? Как нежно звенели копытца о камни, Летел колокольчиков град. Веками все крепко и прочно стояло И прадед для правнуков строил дома И тешился мыслью: начнется сначала — Любовь. Примиренность. Зима. Мне больно, что этого больше не стало, Что скоро придут этот дом сломать… «Лицо — послушная глина…» Лицо — послушная глина. Всю жизнь мы лепим себя, Пленясь образцом старинным В большой мастерской бытия Иль вовсе ничем не пленяясь, Лишь глядя со стороны, Как ты или я меняюсь От этой до той весны. Пока то любовь, то злоба, — Как будто взмахом резца, — Кладет отпечаток до гроба В улыбку, в морщины лица. Когда же года и потери Источат, изрежут лик, — Смерть — мастер среди подмастерьев — Положит последний штрих. «Окно выходило в чужие сады…» Окно выходило в чужие сады, Закаты же были, как вечность, ничьи — Распахнуты Богом для всех. И думал стоявший в окне человек: «Увянут сады, но останется крест Оконных тоскующих рам И крест на могиле твоей и моей, Как память страданья, как вечная дверь В распахнутый Богом закат». «Остановка в пути. Тишина…» Остановка в пути. Тишина. Или поезд наш в поле забыли? Или снова отсрочка дана? О, как много мучительных «или»! По откосам ромашки цветут, Много птиц, как когда-то в ковчеге… Может быть, уцелеем мы тут И колеса крестьянской телеги Повезут по зеленой меже На окраину гнева и мести, Если только не поздно уже И не ждет за околицей вестник. |
