Пелгуй еще раз поклонился, скинул с плеч меховую безрукавку и бережно закутал в нее сломанный клинок и рукоять. Пока он возился, глубоко вдавив колени в сырую, истоптанную землю, новгородцы занялись каждый своим делом: дружинники и ополченцы собирали добычу, отыскивали раненых и складывали в сторону тела павших, а князь с боярами думу думали, что дальше делать, ждать или не ждать врага, а если ждать, то из чьих земель?

Подозвав паренька из ижоры, старшина отдал несложные распоряжения, что кому дальше делать, а сам, неприметный для всех, отправился к опушке и дальше, звериной тропкой в глухую чащу, к поляне, которую со всех сторон обступили разлапистые черные ели, достающие верхушками до низких облаков. Здесь стояла полуземлянка, крытая дерном. Мох ярко зеленел на двускатке, а выглядывающий из-под нее конек потемнел от времени и закоптился.

Парень в распоясанной рубахе сидел на завалинке и резал из липовой чурки ложку. Увидев Пелгуя, вскочил и поклонился:

– Поздорову тебе, батюшка…

Старшина осторожно опустил узел на дубовую колоду.

– Что скажешь, Илмар, чем порадуешь?

– Кетту и Вильхо должны скоро вернуться, я отправил им на смену Ярмо и Лемпи.

– Хорошо, дождемся их сперва.

Пелгуй присел рядом с сыном, закрыл глаза, подставив лицо неяркому солнышку, а костяной амулет сжал в кулаке и замер, будто мертвый.

Илмар, как ни в чем не бывало, продолжал орудовать ножом, роняя на колени причудливые завитки стружки.

Солнечное колесо не успело перекатиться от верхушки одной ели до другой, когда из лесу бесшумно выступил поджарый, одетый в серую шубу с рыжим подпалом волк. За ним рысила волчица рыжего, почти лисьего, окраса. Звери прошли мимо людей, обдав крепким духом мокрой шерсти, и скрылись позади землянки. Через несколько мгновений оттуда вышли парень и девушка. Босые, в длинных рубахах, с вышивкой на вороте, они выглядели как брат и сестра. Только волосы, схваченные вокруг лба полоской тисненой кожи, у девушки были огненно-рыжими, а у ее спутника – русыми, кое-где выгоревшими до соломенной желтизны. И у обоих на шее висели обереги – фигурки волков, вырезанные из кости.

– Кетту, Вильхо! – проговорил Пелгуй, открывая глаза. – Что там с урманами?

– Они уже по Неве бегут, – ответил парень. – Прямиком к морю. Останавливаться, я думаю, им не скоро захочется.

– Ярмо и Лемпи доведут их до моря, – добавила девушка. – Мы должны быть уверены.

– Молодец, Кетту, – похвалил ее старшина. – Правильно мыслишь.

– Спасибо, батюшка, – смущенно улыбнулась молодка.

Пелгуй поднялся, поманил детей рукой.

– Глядите, что принес я…

Ижорцы обступили колоду, и глава рода неторопливо развернул безрукавку.

При виде сломанного меча Вильхо хмыкнул, Ильмар почесал затылок, а их сестра вопросительно поглядела на отца.

– Мечом этим князь Александр Ярославич наземь поверг ярла шведского, утвердив победу людей русских на этой земле. А передав его нам на хранение, князь оказал великую честь нашему роду и поблагодарил, что упредили мы его о приходе черных кораблей вражеских. И мы будем хранить его пока живы, а когда будем помирать, ведь наш век долог, да не бесконечен, заповедаем внукам и правнукам. Поскольку нужда в нем, как я думаю, еще возникнет.

– Прости, батюшка… – нерешительно произнес Вильхо. – Какая может быть нужда в сломанном мече? Вот если бы перековать, заточить…

– Молчи, дурень! – рыкнул старший брат Ильмар.

– Вот-вот… – проворчал Пелгуй. – Языком молоть – не мешки ворочать. Но я объясню вам. Вы помните, как я в Лапландию ходил?

Дети дружно закивали.

– Там я встречался с нашим самым главным – Финном. Он всему нашему роду-племени – голова. В тот год у него многие гостили из разных краев. Повстречался я с саксом Вульфером, из аглицких земель. Есть такой остров за землями немцев, датчан и франков. В тот год, когда на них обрушилась черная хворь и мор унес тысячи жизней, зло остановили при помощи древнего заклятия, свежепролитой крови и меча. Тот меч принадлежал стародавнему герою по имени Беовульф, и им он сразил дракона, угрожавшего его племени. Этим же мечом князь Александр сразил дракона в человечьем обличье. И верю я, если придет нужда, только с его помощью сможем мы изгнать зло из земли Русской. Все ли вам понятно, дети мои?

– Все понятно, батюшка, – за всех ответил Ильмар. – Жизни положим, но меч сбережем. И правнукам заповедаем. Пускай все будет по слову твоему. Пускай нерушима стоит Русь, пока в сердце ее хранится меч князя Александра.

Он первым опустил ладонь на крестовину меча. Кету накрыла ее своей. Немного помедлив, к ним присоединился Вильхо, а потом уже и старшина скрепил клятву детей широкой мозолистой ладонью.

Шорох, словно от порыва ветра, пробежал по ельнику.

Лес слышал слова ижорских оборотней.

Река слышала их обещание.

Небо засвидетельствовало их клятву.

Земля Русская приняла ее.

В Санкт-Петербурге я не стал допускать давнишней московской ошибки и сразу по прибытии явился представиться местному князю. По правде сказать, тому было несколько причин, кроме банальнейшего желания казаться законопослушным и лояльным.

Во-первых, мы вылетели из «Борисполя» не ночным, как я предпочитал, а вечерним рейсом. Последний «Боинг-373» отправлялся на «Пулково» без четверти семь по украинскому времени, а желания трястись на «АН» не возникало. Само собой, когда дело доходит до «горячего», любые привычки к комфорту выветриваются без следа, но форсировать события не хотелось. Что-то подсказывало мне – лишения и трудности еще впереди, а пока есть возможность пользоваться удобствами, грешно было бы от них отказываться. Оказавшись в Петербурге в самом начале ночи, я решил не отступать от предписанной по закону церемонии.

Во-вторых, Князь Северной Пальмиры, его светлость Бестужев, вызывал у меня гораздо большую симпатию, нежели владыка Первопрестольной. Почти такую же, как Амвросий. Умный, справедливый, рыцарственно-честный, что в наше время – огромная редкость. Сергей Александрович не бежал из России после октябрьского переворота, как московский Князь, а боролся за выживание вместе со всеми мастерами и птенцами Северной столицы и справился. Он сумел сохранить островок подлинной аристократии духа в нашем жестоком мире. В блокадном Ленинграде присягнувшие ему на верность вампиры добровольно отказались пить кровь и без того измученных людей. Исключение составляли лишь забрасываемые в город немецкие диверсанты, которых стража князя Сергея извела в великом множестве.

В-третьих, мне не терпелось узнать новости – как в России обстоят дела с распространяющейся эпидемией «собачьего гриппа». Болезнь напомнила о себе уже в самолете голубоватыми ватно-марлевыми повязками на лицах стюардесс и доброй половины пассажиров, а уж в «Пулково» почти все люди, снующие в здании аэропорта, прятали лица. То ли здесь трепетнее относились к собственному здоровью, то ли до Украины волна смертей еще не докатилась. Сейчас я почти не сомневался, что в гибели людей повинны прорвавшиеся в наш мир фейри.

Такое уже случалось, рассказывал мне фон Раабе. В шестом веке при императоре Юстиниане чума захватила Ближний Восток. В одиннадцатом гуляла по Руси и Польше. В середине четырнадцатого от мора погибло в Европе больше народу, чем от стали за все время Столетней войны. О ней еще упоминал великий Боккаччо в предисловии к «Декамерону». И позже в Амстердаме и Лондоне, уже при Карле Втором. Я знал, что каждый из этих случаев остановили кровные братья. Вопрос только – как? Меня включили в состав посольства, направившегося в Лондон из Речи Посполитой, но даже в середине семнадцатого века для старших вампиров я оставался мальчишкой, которого никто не намеревался посвящать в тайны, а кроме того, обстоятельства нашего путешествия были таковы, что проведение обряда я пропустил.

Почему-то мне казалось, что и эпидемия «испанки», случившаяся сразу после империалистической, имела те же корни или «торчащие уши», если будет угодно. Острые уши фейри. Правда, тогда кровные браться были разобщены и не могли оказать достойного отпора. Отсюда и десятки миллионов погибших.