В тот миг, когда рассыпавшиеся веером всадники врезались в пеший строй, резкий порыв ветра разорвал обложные тучи, и тонкий луч солнца упал на меч, воздетый вождем к небесам. Клинок вспыхнул, будто был отлит из чистого золота.

– Слава! Слава Александру! – взревели сотни глоток. – Веди нас, Ярославич!

Навстречу русскому князю двинулся клин тяжеловооруженных конников под желто-голубым знаменем.

– Dаr Birger? Birger trotsade!!![74] —громовым голосом провозгласил Александр.

И шведский ярл не заставил себя долго ждать.

– Jag аr hаr, den ryska prinsen![75] —ответил зять короля Эрика[76], мечом показывая своим рыцарям, что надо бы расступиться.

Вожди пришпорили коней. Под Ярославичем гарцевал снежно-белый долгогоривый жеребец, а под предводителем шведского войска – раздувал ноздри огромный вороной зверь с мохнатыми боками.

Все решилось очень быстро. Неповоротливый, рассчитывавший на грубую силу ярл только заносил меч, а гибкий, словно барс, Александр, поравнявшись с ним, привстал в стременах и обрушил клинок на украшенный плюмажем шлем.

Сила удара была такова, что швед рухнул как сноп. Только сапоги мелькнули над седлом. Но и меч Ярославича не выдержал, жалобно зазвенел и переломился посредине. Князь не растерялся, бросил под копыта коня рукоять с торчащим из нее угловатым обломком и, выхватив из ременной петли палицу, продолжил бой, сокрушая врагов направо и налево.

Поражение военачальника посеяло в шведах панику. Лишь отдельные кучки продолжали сражаться, а большая часть и думать забыла о сопротивлении, кинувшись к сходням.

Новгородцы с ижорой преследовали их весело, с огоньком, рубили, топтали конями, сбрасывали в воду. На плечах беглецов ворвались на несколько кораблей и принялись долбить дыры в днищах.

Рухнул богатый шатер ярла Биргера, королевского зятя.

Чудь и емь[77], шведские союзники и данники, первыми начали бросать оружие и сдаваться на милость победителей. Потомки викингов держались дольше, сплотившись вокруг ярла Ульфа Фаси, бившегося отчаянно и зло, но не получившего ни царапины благодаря отличной воинской выучке и дьявольскому везению, и даже сумели подняться на свои корабли, сбрасывая сходни и обрубая якорные канаты.

Новгородцы им не препятствовали. Повинуясь звуку охотничьего рожка, они отступили к лесу, чтобы отдохнуть, перевязать раны, сосчитать павших, а заодно посмотреть – чем ответят враги?

Пленные толпились тут же, затравленно поглядывая из-под шлемов, колпаков и меховых шапок на победителей.

Северные захватчики, получив заслуженную взбучку, не теряли времени. Грузились на корабли и отталкивались от берега. Будто и не заявлял хвастливо ярл Биргер: «Если можешь, то сопротивляйся мне – я уже здесь и беру в плен землю твою».[78] Следует отдать шведам должное, налегать на весла они не спешили – собирали своих: и тех, кто отстал и задержался на берегу, и тех, кто спасался с потопленных судов. Правда, про финнов и мурому они как-то между делом забыли. Ну да в таком деле, как отступление после разгрома в сражении, каждый сам за себя.

Наконец, черные драконоголовые корабли медленно двинулись по маслянистой глади Ижоры к Неве. Без прежнего гонора и задора. Так лохматый кобель, сунувшийся на чужое подворье и повстречав равного себе по силе хозяйского пса, удирает поджав хвост, оставив в пыли клочья шерсти и непомерную наглость.

Отправив ижорских рыбаков на быстрых лодочках проследить – бесповоротно ли убрались шведы или надумали где-то поблизости остановиться, чтобы зализать раны, – Александр с верной дружиной и новгородскими боярами спустился к воде. Победителям досталась неплохая добыча. Шатры и утварь, оружие и доспехи, кони, купленные не иначе как в Ганновере, множество знамен, бочонки с вином и пивом. Конечно, со всего этого не разбогатеешь, но в Господине Великом Новгороде и без того серебра куры не клевали. Здесь важно другое. Воинская слава, она зачастую важнее достатка бывает. Бежит вперед князя и распространяется вширь так скоро, что и на коне не догонишь. И защищает город так же надежно, как и щиты с мечами.

Ярославич подъехал туда, где оставались лежать обломки верного меча. Спешился, с грустью поглядел на изуродованный клинок.

– Не грусти, княже, – пробасил Гаврила Олексич, широкплечий, кряжистый, лишь немногим старше Александра. – Скуем тебе новый меч краше прежнего.

– А то, ежели надобно, этот перековать можем, – добродушно улыбнулся Сбыслав Якунович, будто и не он только что без устали крушил шлемы и черепа шведские топором. – Кузнецы новгородские теперь для тебя чего хочешь сотворят.

А Миша и Савва, стоявшие тут же, дружно закивали.

Полочанин Яков поправил тряпицу, которой обмотал голову, испытавшую на себе крепость северного оружия – хоть и вскользь, а все едино больно, – присел на корточки, намереваясь собрать осколки.

– Погодите, други мои, не торопитесь, – князь обвел соратников взглядом синих, как воды моря Русского, глаз. – Меч мой сослужил службу верную. И сломался не из-за того, что был с изъяном. Нет, борьба наша такова, что сталь не выдерживает. А мы сильнее стали должны быть, чтобы выстоять, не дать врагам поработить землю отчую. Перековывать меч я не дозволяю – пусть покоится с миром. Он заслужил. Я же себе другой добуду, который еще крепче будет.

– Так что же, княже, так и бросим его здесь? – смущенно произнес Сбыслав Якунович.

– Не бросим! Кто сказал, что бросим? – Александр выгнул бровь, и все притихли. – Где Пелгуй? Пелгуя покличьте мне!

Войско заволновалось, зашумело и вытолкнуло вперед низенького, коренастого ижорца в полотняных портах и лаптях. Широкую рубаху он подпоясал веревкой, за которую заткнул два малых топорика, а в руках держал охотничий лук. В русых кудрях и бороде местного старшины серебрилась седина, а в уголках рта залегли глубокие складки – свидетели непрестанных забот. Он подошел к русскому князю упругой походкой, величаво расправив плечи, поклонился согласно чину, но без подобострастия.

– Здесь я, Ярославич. Где же мне быть-то?

Александр оглядел его не без некоторой брезгливости, но вместе с тем в глазах князя светилось уважение. Но от костяного амулета, висевшего на шее ижорца – распластавшийся в прыжке матерый волк, Рюрикович взгляд отвел с не присущей ему поспешностью.

– Сослужил ты, Пелгуй, службу верную. И Господину Великому Новгороду, и мне, призванному новгородцами княжить у них и рубежи боронить от всяких находников злых.

– Знамо дело, княже, на том стоим.

– Верю. Тебе верю, хоть и вижу насквозь душу твою окаянную. Да и есть ли у тебя душа? – понизив голос, добавил Александр.

– Есть! Как же не быть? У всякой твари разумной душа имеется. Да и крещен я, княже. Аль ты запамятовал?

– Помню-помню… За службу твою верную, за то, что упредил ты меня о приходе войска шведского, поручаю тебе хранить мой меч. Передавай его внукам, а те своим пускай передадут. Пусть хранится он в твоем роду в память о нынешней славной битве и дорогой победе.

– Спасибо, Ярославич! – На этот раз Пелгуй отдал земной поклон, благодаря за оказанную честь. – Уважил ты меня. Ох как уважил… Клянусь тебе, что обломки меча твоего, сломанного в битве за правое дело, будут храниться у моего очага и передаваться из поколения в поколение к старшим сыновьям, пока будет существовать род мой на земле ижорской. И пускай меч твой боронит здешние пределы от любого врага, что вздумает посягнуть на землю нашу…

– Одним лишь видом и слухом боронить он будет, – серьезно поддакнул Гаврила Олексич.

– И до той поры Русь непобедима будет, пока меч Александра хранится в пределах ее, – закончил старшина ижорский. – Спасибо тебе, княже, и низкий поклон. За честь великую. От меня и всего моего рода. Клянусь тебе, что скорее умру, чем позволю чужой руке прикоснуться к твоему клинку. И детям, и внукам то заповедаю.