Наблюдатель во фланелевом костюме,

я случайно к ним подсел за столик,

обладатель электронной зажигалки,

что наигрывает буги-вуги.

Щелкаю я к делу и без дела

этой полированной игрушкой

и вполглаза потихоньку наблюдаю.

Старая веранда у залива

благородно называется «Волною».

Ледниковых валунов навалы

разделили это побережье

между Репиным и Комаровым.

А за столиком сидят полузнакомцы,

что-то все-таки припоминаю:

одного из них я раньше видел

в молодости, там, в шестидесятых.

Но теперь совсем иное дело,

и ему пошли на пользу годы —

он в кино большой администратор,

и уже изъездил он полмира.

Потому-то он спокойно курит

дорогие сигареты «Ротшильд»

и глядит на огниво заката

через золоченую оправу.

Это он меня окликнул первый,

был он виноват передо мною

(помнит ли об этом — я не знаю),

но не слишком, а не то пришлось бы

худо мне, не ожидай пощады,

если кто воистину виновен,

он найдет против тебя оружье.

Но теперь-то мы гордимся встречей,

дорогих дружков упоминаем,

мертвецы особенно почетны,

но и средь живых есть монументы.

Легкое вино с копченым мясом,

зелень, помидоры — все чудесно.

Спутники его лишь суетливы:

только опрокинули бокалы

и опять за женщину в матроске

поднимают тост велеречиво.

Но и мне матроска любопытна

(впрочем, это вовсе не матроска —

блузка в модном итальянском вкусе —

синий воротник на белом поле

и глубокий вырез треугольный).

Были мы представлены, и ждал я,

как она откликнется на это, —

тихо так она сказала имя.

Но и с ней я был знаком когда-то,

так недолго, но и незабвенно.

Под таким же светом предзакатным

ранней осенью сказали мы друг другу:

«Кончено, наш узел перерезан».

Вот и повстречались. Боже! Боже!

Что же я наделал? Что наделал

в предзакатный час на милом взморье?

Вот мы снова имена назвали,

так давно известные друг другу,

и закат сковал нас медным светом,

алой и гранатовой подсветкой.

Десять лет ушло — как не бывало,

десять лет, как нас перемололо.

Но ты стала несравненно лучше,

несравненно — разве в этом дело?

Вышло все — и все не получилось,

все как надо — но нельзя однажды

жизнь принять, как праздничный подарок…

Может, впрочем, я и ошибаюсь.

Ну, а сам я? Да, меня как будто

попусту ничем не одарили.

Может быть, наоборот, и это

тоже дьявольские выкрутасы.

Ах, как надо, чтобы хоть единый

раз явился Санта-Клаус,

вывалил мешок, гремя в прихожей,

а в мешке все ваши сновиденья.

Неужели вот он, Санта-Клаус?

Далеко еще до Рождества-то.

Это господин другой породы —

чертик из пружинной табакерки.

Но пора, уже пора обратно.

Подошли официанты дружно,

словно родичей в дорогу провожают.

Собирают толстые пакеты.

— Ты поедешь? — говорит мне главный.

— Не могу, на дачу мне вернуться надо обязательно. —

Вот жалко, ведь недолго будет

белофинский свет наш, посидеть в такие ночи любо.

— Нет, увы, — ответил я со вздохом,

вспоминая скучную каморку

в общежитии писательском убогом.

Как бывает в срочный миг отъезда,

все рассыпались. Хозяин ресторана

утащил куда-то господина нашего,

дружки пошли по пляжу прогуляться.

Мы вдвоем остались.

— Где теперь увидимся? — спросил я. —

Где теперь, через какие годы?

— Ну, теперь, — она ответила, — не фокус,

хоть сегодня, завтра, послезавтра.

Только для чего? Ведь все, что было

десять лет назад, — все было правдой,

только мне она не по карману.

Был бы ты бродяга, неудачник,

я бы думала: тебя я погубила;

был бы ты деляга, вроде мужа моего,

вышло бы — я приз переходящий.

А теперь мне хочется покоя,

я за десять лет его дождалась.

— Ну, а я вот нет. Ведь все на свете,

все, что я придумал, пересилил…

ведь за всем одно воспоминанье:

предвечерье мутное в июле,

и стоим мы на соседнем пляже,

надо нам спешить на электричку,

надо нам решить, чего мы стоим.

До сих пор я все это решаю,

как решу, так и покончу с этим. —

И тогда она сухую горстку

мелкого песка взяла со взморья

и вложила мне в ладонь.

Что значил этот жест,

никак мне не дознаться.

Тут подъехал их автомобильчик,

погудел нетерпеливо, нервно,

отзывая компаньонов с пляжа,

и через минуту он рванулся.

Вынул зажигалку, закурил я,

и она сыграла буги-вуги.

То, что мы отплясывали буйно

вперемежку с танцем па-де-катром.