Ярким примером гордости, независимости и самостоятельности крестьянок-галисиек может служить следующая история, которую рассказал мне в Сантьяго друг университетского профессора. Этого профессора в одиночку, вне брака, воспитывала мать-крестьянка. Отцом его был senorito — молодой дворянин из аристократической семьи; однако появление ребенка на свет не было «несчастным случаем» — его мать в свое время все тщательно продумала. Девушка, мечтавшая иметь одаренного и красивого сына, в течение некоторого времени приглядывалась к местному senorito, красивому, честному, интеллигентному, воспитанному юноше, и сочла, что он — именно тот человек, который способен дать ей желанного ребенка. В один прекрасный день она смело — кастильцы несомненно сказали бы «бесстыдно» — подошла к senorito, когда он ехал верхом через поля ее родителей, и сделала ему соответствующее предложение. Жаль, что неизвестно, в каких именно словах оно было сформулировано. Крестьянка была хорошо сложена и красива, и senorito с удовольствием услужил ей. Один-единственный опыт закончился вполне успешно: девушка забеременела.
Крестьянка понравилась молодому человеку, и он, придя к ней месяц или два спустя, предложил повторить встречу. В ответ девушка удивленно взглянула на него и сказала: «Я никогда не пойду на это, ведь это же безнравственно. Все, чего я хочу,— иметь от вас ребенка. Я не желаю грешить». Изумленный юноша не стал настаивать, но, подумав, предложил девушке выйти за него замуж. Однако снова получил отказ. «Не выйдет,— простодушно сказала крестьянка. — Я ведь необразованная, мы с вами из разных кругов, между нашими семьями начнутся ссоры. В общем, мы не будем счастливы».— «Тогда позволь мне хотя бы помогать тебе растить нашего ребенка»,— умолял молодой дворянин. «Я могу воспитать его и сама»,— покачав головой, возразила девушка. Так она и сделала. Сын был чрезвычайно привязан к ней; необычную историю своего появления на свет он рассказывал с гордостью и нежностью к матери, которая пошла ради него на такие жертвы. Сомневаюсь, что подобное происходило или могло произойти в другой провинции.
Самые драчливые и «трудные» мальчики чрезвычайно привязаны к своим матерям; это относится и к тем, с кем я встречалась в исправительной школе в Понтеведре (ею великолепно руководит сеньор Мануэль Фильгуэйра Гонсалес, пользующийся явным уважением и любовью всех своих воспитанников — многие из них после школы продолжают переписываться с ним). Зачастую эти малолетние правонарушители или нуждающиеся в опеке дети, говорит сеньор Фильгуэйра, прибывают в школу совершенно озверевшими. Свое стремление к разрушению они могут удовлетворить в мастерской, предназначенной для этой цели,— здесь каждый может ломать все что хочет, с условием, что он потом сам это починит! Десятилетний мальчик, сын медсестры из Кастилии, которого временно, пока та искала работу, поместили в школу сеньора Фильгуэйры, выказывал к матери такую жгучую ненависть, что директор взял его под личную опеку и, конечно, деликатно расспросил о том, что с ним произошло. Мало-помалу выяснилось, что буржуазная семья отвергла молодую женщину, когда у нее родился внебрачный ребенок. Мальчик слышал, какие скандалы устраивали матери ее родители, пока не выставили вместе с маленьким сыном из дома, и чувство возмущения, обостренное мыслью о том, что мать его «бросила», восстановило ребенка против нее. Сеньор Фильгуэйра как мог разъяснил мальчику, как воспринимает подобные случаи испанское общество. Вскоре после этого молодая кас-тильянка вышла замуж за одного из своих пациентов, который был готов усыновить чужого ребенка; таким образом, развязка этой истории была счастливой для всех действующих лиц. Кстати, новый отец мальчика был галисийцем.
Что же касается буржуа, то тут совершенно иная картина. В буржуазной среде встречаются все условности и предрассудки, присущие этому классу не только в Испании, но и в других странах, хотя здесь они, возможно, проявляются в большей степени.
В анкете, предложенной мной студентам университета в Сантьяго{130}, спрашивалось, согласился ли бы юноша жениться на девушке, уже потерявшей невинность. Ответы были разными, но большинство выражали сомнение. Хотя самые передовые из них и допускали, что их взгляды несколько устарели, все же чувствовалось, что эта идея пришлась молодым людям не по душе.
Наиболее частыми были следующие ответы: «Возможно, если бы я был сильно влюблен, то все равно женился бы на ней».— «Мне бы это не понравилось».— «Это явилось бы препятствием для брака».— «Если бы она потеряла девственность со мной, то все было бы в порядке и я бы на ней женился».— «Это зависит от конкретных обстоятельств, наперед ничего нельзя решить».— «Трудно сказать вообще, я смогу принять решение, только если столкнусь с подобной ситуацией в действительности». Несколько парней помоложе, семнадцати и восемнадцати лет, были настолько циничны, что сомневались в самом существовании девственниц в современном мире и предполагали, что будут просто поставлены перед свершившимся фактом, хотят они того или нет! Многие студенты постарше готовы были жениться на такой девушке, а студент из Барселоны добавил: «Ведь я же не араб! Почему бы и нет?»
Восемнадцатилетний студент заметил: «Габриэль-и-Галан, да простит его Господь, писал: “Видите эту красивую штучку, которая так отвратительно пахнет? Это молодая девица, лишившаяся скромности”. Когда я несколько лет назад слушал, как мой дядя-священник читает эти стихи, я верил, что незамужняя женщина, потерявшая невинность, заслуживает того, чтобы быть униженной и опозоренной. Теперь, когда я стал немного больше думать, я считаю, что мой дядя напрасно выделял последние строчки».
До сих пор встречаются мужчины, которые хотели бы видеть женщину «чистой», то есть невежественной до такой степени, чтобы не знать, как люди появляются на свет. Так, дон Федерико с великой радостью поведал нашему общему знакомому, что его жена, пока не вышла замуж, верила, будто дети рождаются через анальное отверстие. Он был счастлив, что может предъявить подобное «доказательство ее невинности», как выразился наш друг. Между тем дон Федерико был архитектором, и встретившись с ним, вы бы никогда не подумали, что он способен придерживаться взглядов такого рода.
Подобные уникумы есть в любой провинции. «Я знал в Мадриде одного промышленника из Страны басков,— рассказывал мой друг.— Этот недавно женившийся молодой человек так боялся сладострастия и был настолько зациклен на мыслях о грехе, что никогда не занимался любовью со своей женой иначе, как завернув ее в простыню с аккуратно прорезанной в соответствующем месте дыркой, служившей для оплодотворения». (Кстати, во Франции этот обычай был в ходу до начала XIX века.) Интересно, как воспринимала эту нелепую процедуру супруга промышленника? Неужели она верила, что все так и должно быть?
Половое воспитание везде далеко от совершенства, но в современной Испании страусиная наивность, с которой в обществе избегают разговоров на щекотливую тему, проявляется сильнее, чем в любой другой стране, хотя эта проблема и волнует здесь духовников, принадлежащих к более молодому поколению, а также немногих врачей и учителей.
Большинство студентов, заполнявших мою анкету, ответили, что их половое воспитание «никуда не годится». Многие юноши узнали, откуда берутся дети, от других мальчиков: кто-то в восемь-девять лет, кто-то в тринадцать-четырнадцать. Ответы на этот вопрос настолько разнообразны, что каких-либо обобщений сделать невозможно, кроме, пожалуй, одного — что весьма многие студенты в возрасте от девятнадцати до двадцати двух лет (это они добавили от себя) являются девственниками. Так же обстоят дела в Андалусии и Каталонии. Представители нового поколения меньше, чем в свое время их отцы, одержимы сексом и не так рано достигают зрелости, однако причину этого явления никто не объясняет. С другой стороны, двое-трое пятнадцатилетних юнцов признались, что имели связи со своими ровесницами-студентками; один из них довольно мило добавил: «Меня сделала мужчиной маленькая портниха, на несколько лет старше меня. Должен заметить, что она была очень славная». Двое-трое парней от восемнадцати до двадцати лет имели дело с проститутками.
