Многие coplas посвящены волосам возлюбленной. «Да здравствуют прекрасные локоны,— говорится в одном из них,— да здравствуют прекрасные волосы, да здравствуют кудри моей тогепа [брюнетки], от природы бывшие светлыми». И еще один: «Не крась в черный цвет свои белокурые волосы, ведь волосы этого цвета имел Иисус, когда был ребенком».
В Саламанке отвергнутый любовник поет грубо: «Покажись у окна; своим лицом, похожим на жареную сардинку, ты способна отпугнуть души мертвецов». В стиле северной cantiga de amiga написан copla: «Ах, мама, они отняли у меня...» — «Доченька, не говори мне, что...» — «Тот кувшин, что я принесла к источнику, мама; а ты о чем подумала?»
Да стоит ли вообще женщине заниматься любовью, спрашивается в горьком copla из Галисии: «За один час удовольствия расплачиваешься девятью месяцами неприятностей, тремя неделями в постели и необходимостью содержать близнецов!» Сатирические coplas о супружеской жизни можно найти в любой провинции. Поется в них о разном: от ревности андалусских мужей: «Не называй меня salada*, ведь это приведет к беде; я новобрачная, и муж мой ревнив»,— до жалобы андалусской жены: «Свекровь хочет дать мне крестики для четок, но по милости ее сына я уже давно несу свой крест»,— и приземленного галисийского: «В девицах ты еще можешь носить новую одежду, но когда выйдешь замуж, будешь обходиться залатанной».
«Браки,— говорится в андалусском copla,— как арбузы; из сотни лишь один бывает хорошим». В андалусских любовных coplas есть упоминания и о южных фруктах, и о приправах: об арбузах, оливках, корице, лепестках роз, жасмине, соли и сладостях. «Несомненно, твой отец был кондитером, ведь он сделал тебе губы из карамели», «Да будет благословенна твоя мать, которая при родах высыпала тебе в рот целую солонку!» (неужели соль для андалусцев слаще меда? — Пер.).
В лесистой Галисии символами любви служат сосны и каштаны: «Я влюбился в каштановое дерево, я влюбился в шиповник; я влюбился в тебя, милое дитя, потому что у тебя кудрявые волосы...» Осенью для молодежи проводились «каштановые вечеринки», на которых юноши часто преследовали девушек и играли в другие грубые игры, характерные для северных народов.
Основное своеобразие обычаев ухаживания в Испании состоит в том, что главное значение придается в них мастерству беседы, а также coplas, тому искусству остроумия, которое проявляется в разной степени и в разных ритуалах — от rejas Андалусии до пар из Ибицы, касающихся друг друга коленями, и parrandeas гали-сианцев. Глагол parrandear означает «вести оживленную беседу» и употребляется по отношению к молодым людям, не состоящим между собой в браке. Эта беседа необязательно бывает любовной; она может касаться практически любой темы, но является своего рода представлением парня девушке, способом снискать ее расположение словесной «похвальбой».
Раньше parrandeas были неотъемлемой чертой деревенской жизни, и многие мужчины (и женщины) славились своими разговорными талантами. Во время фиесты мужчины ходили от деревни к деревне, говоря с девушками на ту или иную тему по три— четыре часа. Хороший parrandeador никогда не уступал своей собеседнице и не имел права менять тему разговора. Бывали, конечно, случаи, когда речь заходила о любви, и на это намекает следующий copla: «Где огонь, там и дым; где дым, там и огонь; где идут parrandeas, там ночью обязательно будет и любовь».
Испания, кажется, единственная страна, где до сих пор восхищаются острым язычком женщины. В своей Ферме в Малаге Марджори Грайс пишет: «О девушке, которая не может постоять за себя и в любой момент дать едкую отповедь, мужчины бывают не слишком высокого мнения. Они восхищаются женщиной решительной, которая, если возникнет необходимость, может заставить их замолчать». Я помню, как одна молодая горожанка, путешествовавшая в сопровождении слуг, разговаривала с билетным контролером на станции Аточа в Мадриде. Я не слышала начала диалога, когда тот, видимо, обвинил ее в каких-то махинациях с сезонным билетом; зато и я, и вся станция Аточа стали свидетелями великолепной речи, произнесенной женщиной в свою защиту,— настоящей филиппики, сопровождавшейся высокомерными жестами и выразительными интонациями. Поведение женщины настолько ошеломило билетного контролера, что в конце концов он замолк и стал слушать ее в немом восхищении. Закончив свою речь и «стерев его в порошок», как говорится в испанской поговорке, дама удалилась в сопровождении поджавшей губы служанки. Контролер, постепенно приходя в себя, покачал головой и пробормотал: « Vaya — что за женщина! Она просто великолепна, правда? Мужу, должно быть, с ней приходится нелегко!» Он компостировал наши билеты автоматически, еще не отойдя от потрясения и покачивая головой. Речь испанских женщин полна живости и образности, которые хорошо уловили такие разные писатели, как авторы Книги благой любви, Corbacho, Tirant lo Blanch, La Celestina и La Lozana Andaluza[75].
И наконец, нижнюю строчку в перечне разговорных искусств занимают пресловутые piropo, то есть комплименты, почти не известные на севере Испании. Piropo, с которым мужчина-прохожий обращается к незнакомой женщине без спутников, вряд ли можно назвать беседой, однако на Юге он часто превращается во взаимный обмен репликами, когда женщина вполне может отбрить мужчину, что она обычно и делает.
Лиричность и любовь к поэзии, врожденные качества испанцев, нигде не проявляются так ярко, как на сельских свадьбах. И в наши дни в отдаленных районах — а их в Испании до сих пор хватает — бытуют традиционные песни и обычаи.
Самой мне на сельскую свадьбу попасть не удалось, зато посчастливилось познакомиться с одним из знатоков свадебных обрядов галисийской деревни, доном Антонио Фрагуасом Фрагуасом, который любезно рассказал мне о некоторых подробностях прямо в шумных коридорах средней школы в Сантьяго-де- Компостела, где он служит учителем. Шло время экзаменов; его ученики сдавали устный английский, и взволнованная толпа сгрудилась у дверей экзаменационной аудитории. Общая атмосфера была веселой и раскованной. Группки переживающих родственников, в основном женщин, толпились в коридоре, подслушивая, как идут экзамены. Видимо, не существует правила, запрещающего присутствие на экзамене родных и близких. И самих учеников это, похоже, совсем не выбивает из колеи.
Меня сопровождал один из друзей. Дежурные на входе исчезли, и к тому времени, как мы нашли дона Антонио, он уже проводил экзамен. Мой друг спокойно прошел вперед и начал подавать ему с порога знаки. «Но ведь не можем же мы попросить его выйти сейчас!» — воскликнула я. «А почему бы и нет? — спокойно ответил мой спутник.— Вероятно, он даже рад будет устроить себе перерыв».
Дон Антонио вышел, сел на каменную скамью в патио[76] и принялся вспоминать сельские свадьбы и звучавшие на них стихотворные тосты. Память у него была отменная! «Один из самых древних тостов в честь новобрачных,— сказал он,—я слышал в 1931 году в приходе Лурейро. Его произнес человек по имени Бианор Кавалейро, проживший много лет в Бразилии. Этот тост состоял из двенадцати стихов»,— и он начал их читать. Конечно же, они были на галисийском, одном из красивейших в мире языков лирической поэзии.
Сеньор де Мадариага отметил, как часто испанцы в своей народной любовной лирике упоминают о душе. Это характерно и для французов, но в меньшей степени, еще более стеснительны англосаксы — возможно, потому, что считают святотатством говорить о душе в вульгарных любовных песнях. Но испанцы говорят и поют о душе совершенно по-особому,— иногда даже трудно понять, что они имеют в виду. Я не думаю, чтобы испанцы придавали этому слову какой-то глубокий философский смысл. Они не склонны к абстрактным рассуждениям. Нет, изучая народную поэзию, начинаешь понимать, что для испанцев alma[77] — настоящая квинтэссенция их бьггия, орган, который бьется и чувствует, как сердце, только еще сильнее. В некоторых народных песнях, правда, эти понятия различаются и утверждается, что душа принадлежит Богу, но вообще-то сердце и душу испанцы обычно склонны воспринимать как единое целое.
