ТЫ НЕ ВИНОВНА Я из иных миров… Нет, не виновна ты, дитя тщеты земной, земной слепой мечты, — ты не виновна в том, что мне потребен был не чад страстей, а дух, прозрачный, как берилл. Я от тебя хотел, чтоб зеркалом ты стала всех тайн души моей, всех одиноких дней, и облик даровала, и жизнь наколдовала мечтаниям моим, из бронзы отлитым. Нет, не виновна ты, — я из иных миров; не внидет чад земной в мой поднебесный кров. Что можешь сделать ты для снежных снов моих, для одиноких дум, для бдений ледяных! Что можешь ты, не став той арфой яснозвучной, рыдающей в тиши о таинствах души, — той арфой яснозвучной, с душою неразлучной, ловящей каждый звук и радостей и мук. Николай Лилиев
(1885–1960) «Тихим весенним дождем» Тихим весенним дождем кровля моя зазвенела. С тихим весенним дождем столько надежд засветлело! С тихим весенним дождем тихо земля оживает, с тихим весенним дождем сказке весенней внимает. С тихим весенним дождем радость блеснула несмело; с тихим весенним дождем столько мечтаний истлело! «Воспоминания птицей ночной» Воспоминания птицей ночной в темном безвестье кружат за гранью жизни земной. Грустная песня тенью метнется; осенью сирой вспыхнет, воскреснет — и вновь оборвется. Скорбная лира — стон мой ночной — изгнан из мира, не отзовется в жизни земной. Атанас Далчев (1904–1978) ОКНО Это зимнее наше окно, но как будто иное, не прежнее: где дома, где дорога проезжая?.. В снежный лес превратилось оно. Там проходит тропинкой запутанной малый братик мой и сестра. В чаще белого серебра непонятно — куда идут они? Неприметной тропинкой своей в глубь лесную уходят рядом под серебряным листопадом, под серебряной сенью ветвей. Без боязни мой братик с сестрой бродят в чаще серебряных елей: в том лесу ни зверей, ни метелей — тишина, белизна, серебро. Там таится волшебная птица, лучезарные перья у ней. Лишь ее шесть ночей и дней ищут братик мой и сестрица. И в седьмой только день на заре, пробудившись, она затрепещет, золотым опереньем заблещет, отражаясь в лесном серебре. Запылает лесная зима, расступается лес понемногу, и знакомую вижу дорогу, и опять возникают дома. ДОЖДЬ Кто-то шумно швыряет пшеничные зерна на крышу, их клюют второпях обезумевшие петухи; густо сыплется дождь, и во мраке полуночном слышу, как тяжелые капли колотят по краю стрехи. Прорастают упавшие зерна колосьями длинными, а средь них возникают, как дьявольские грибы, волдыри черных зонтиков, и над размытою глиною проплывают во мгле будто волею черной волшбы. Сыплет дождь из лукошек, отборной пшеницею полных, и дерутся всю ночь петухи над летучим зерном, а наутро является солнце, как желтый подсолнух, что без семечек выклеванных поднялся за окном. МОЛОДОСТЬ Рассвет блеснул, и день начавшийся прокукарекал во дворе, и где-то шумно отворилась и шумно затворилась дверь; поспешно мухи зажужжали, едва проснулись на заре, и все, что мне приснилось ночью, я вспомнить силился теперь. Потом пошел бродить по улицам среди загадок и чудес; один шатался я и к вечеру забрел неведомо куда. Вслух на ходу читал я вывески, а в дождь, забравшись под навес, следил, как рельсами трамвайными бежит проворная вода. Я шел, не глядя на витрины, в шагах мне чудился мотив, слова сплетались в ритмы длинные, необычайны и легки, а мне вослед смеялись девушки, меня глазами проводив — смешила их моя рассеянность, моя походка и очки. И дома вечером казалось мне, что корка черствая вкусна и что мягка подстилка жесткая, и я ложился не впотьмах — одна светилась лампа в комнате и две — в двойном стекле окна, и, чтобы видеть сны отчетливей, я часто засыпал в очках. МОЛИТВА Жил иль не жил я? Ужель и впредь даже этому остаться в тайне? Господи, не погуби, не дай мне до начала жизни умереть! Уведи от сложного и просто приобщи к блаженной простоте, чтоб гроши последние и те с легким сердцем я бы нищим роздал. Пусть я вновь обрел бы радость в том, что рассветный мир твой свеж и звонок, и счастливым стал бы, как ребенок, что снежинки с неба ловит ртом. И еще молю тебя о чуде — научи меня словам простым, чтобы, ото всех неотличим, жил бы я, как все на свете люди. |
