«После долгих лет разлуки» После долгих лет разлуки В летний лес вхожу с тревогой. Тот же гул тысячезвукий, Тот же хвойный сумрак строгий, Тот же трепет и мерцанье, Те же тени и просветы, Те же птичьи восклицанья И вопросы и ответы. Глубока была отвычка, Но невольно сердце вняло, Как кому-то где-то птичка Что-то звонко объясняла. Здравствуй, лес! К тебе пришла я С безутешною утратой. О, любовь моя былая, Приголубь меня, порадуй! «Давно я не верю надземным широтам» Давно я не верю надземным широтам, Я жду тебя здесь за любым поворотом, — Я верю, душа остается близ тела На этом же свете, где счастья хотела, На этом, где все для нее миновалось, На этом, на этом, где с телом рассталась, На этом, на этом, другого не зная, И жизнь бесконечна — родная, земная… «Ужаснусь, опомнившись едва» Ужаснусь, опомнившись едва, — Но ведь я же родилась когда-то. А потом? А где другая дата? Значит, я жива еще? Жива? Как же это я в живых осталась? Господи, но что со мною сталось? Господи, но где же я была? Господи, как долго я спала. Господи, как страшно пробужденье, И такое позднее — зачем? Меж чужих людей как привиденье Я брожу, не узнана никем. Никого не узнаю. Исчез он, Мир, где жили милые мои. Только лес еще остался лесом, Только небо, облака, ручьи. Господи, коль мне еще ты внемлешь, Сохрани хоть эту благодать. Может, и очнулась я затем лишь, Чтоб ее впервые увидать. «Тихие воды, глубокие воды» Тихие воды, глубокие воды, Самозащита немой свободы… Хуже ли те, что бесстрашно мчатся, Смеют начаться, смеют кончаться, Память несут о далеком истоке. Вы же молчите, недвижны, глубоки, — Не о чем вспомнить, не о чем грезить… Вам повидать бы Арагву иль Бесядь — Их обреченность, самозабвенье, Самоубийство, саморожденье… Вашей судьбою, стоячие воды, Только глухие, незрячие годы, Намертво сомкнутые уста, Холод, и темень, и немота. «Прикосновение к бумаге» Прикосновение к бумаге Карандаша — и сразу Мы будто боги или маги В иную входим фазу. И сразу станет все понятно, И все нестрашно сразу, Лишь не кидайтесь на попятный, Не обрывайте фразу, И за строкой строка — толпою, Как будто по приказу… Лишь ты, доверие слепое, Не подвело ни разу. СРЕДНЕВЕКОВЬЕ (Читая армянскую лирику) Я человек средневековья, Я рыцарь, я монах; Пылаю гневом и любовью В молитвах и в боях. Цвет белый не смешаю с черным. Задуй мою свечу — Я взором жарким и упорным Их всюду различу. И я потребую отмщенья За то, что здесь темно. Да, я монах, но всепрощенье Мне чуждо и смешно. Я пред крестом творю молитву В мерцании свечи И на коне кидаюсь в битву С врагом скрестить мечи. «Оглянусь — окаменею» Оглянусь — окаменею. Жизнь осталась позади. Ночь длиннее, день темнее. То ли будет, погоди. У других — пути-дороги, У других — плоды труда, У меня — пустые строки, Горечь тайного стыда. Вот уж правда: что посеешь… Поговорочка под стать. Наверстай-ка что сумеешь, Что успеешь наверстать! Может быть, перед могилой Узнаем в последний миг Все, что будет, все, что было… О, немой предсмертный крик! Ни пощады, ни отсрочки От беззвучной темноты… Так не ставь последней точки И не подводи черты. «Подумай, разве в этом дело» Подумай, разве в этом дело, Что ты судьбы не одолела, Не воплотилась до конца, Иль будто и не воплотилась, Звездой падучею скатилась, Пропав без вести, без венца? Не верь, что ты в служенье щедром Развеялась, как пыль под ветром. Не пыль — цветочная пыльца! Не зря, не даром все прошло. Не зря, не даром ты сгорела, Коль сердца твоего тепло Чужую боль превозмогло, Чужое сердце отогрело. Вообрази — тебя уж нет, Как бы и вовсе не бывало, Но светится твой тайный след В иных сердцах… Иль это мало — В живых сердцах оставить свет? |
