— Товарищ атаман дал вам шанс, но требует гарантий вашей преданности ему. Каждый из вас получит винтовку с одним патроном, и вы сами расстреляете… — он запнулся, подбирая слова, и ограничился коротким: — …этих. Мы сосчитаем попадания, и если кто-то промахнется или будет стрелять не смертельно, то на это количество уменьшится число счастливчиков, оставшихся жить. Атаману не требуются колеблющиеся и не умеющие стрелять. А вот и сам атаман Павленко, премьер-министр нашей республики!

На тарантасе подъехал кряжистый усатый мужчина необъятной толщины, явно в прошлом кузнец или цирковой борец. Он был во френче и кубанке с нашитым странным крестом, словно ветряк с искривленными на концах лопастям. Степан подошел к нему и стал негромко объяснять происходящее. Выслушав, тот задумался, вперил взгляд в меня и затем медленно кивнул в знак согласия. Согласия на мою казнь или воскрешение?

Тем временем приговоренных раздели до исподнего, и первая «двойка» помилованных вооружилась винтовками и уставилась на обреченного. А им в спину грозно смотрело дуло «максима».

— Я не желаю стрелять в своих товарищей! — послышался громкий голос, и из группы помилованных вышел Данилин, подошел к самому молодому из приговоренных на смерть, девятнадцатилетнему Ваське, и поменялся с ним местами.

Он отдал юноше одежду, а сам остался в исподнем. Ошалевший от происходящего Васька не мог найти слов благодарности и безмолвно спрятался за чью-то спину.

— Похвальный поступок, — обронил атаман и подал команду.

«Двойка» выстрелила, и приговоренный упал как подкошенный. Из толпы выскочила растрепанная женщина и упала в ноги атаману.

— Пощади моего Прошку! — заголосила она, и я только теперь заметил среди приговоренных своего бывшего ординарца. — Мужа Веньку убили немцы, пощади Прошку — двое деток малолетних у меня.

— Кто он ей? — спросил атаман у Степана, и тот быстро ответил:

— Кобель, одну ночку с ней провел, вот она и растаяла, дура.

— Уберите ее! — приказал атаман, и двое мужиков оттащили плачущую женщину, а Прошка повесил голову.

— Следующий! — приказал атаман, и вскоре на небеса отправился хнычущий Федорчук.

Убитых осматривал Степан, считал попадания, оглашал: «Зачет!» Это напомнило мне студенческие будни, совсем некстати для такого страшного момента.

Молоденькому Ваське довелось стрелять в своего спасителя Данилина. Степан обнаружил на его теле лишь одно попадание — и Васька оказался у стенки, перед следующей «двойкой». Больше промахов не было.

Последним был Прошка, но «двойки» уже закончились. Атаман подозвал к себе Прошку и равнодушно спросил:

— У тебя дети есть? Говори только правду, иначе твоей участи не позавидую.

Прохор побелевшими губами вымолвил:

— Двое. Сыновей.

— Венчанный? Не вдов?

— Жена есть, — опустил голову Прошка. — Венчаны.

— Расстрелять. В самом деле кобель! — бросил атаман и отвернулся от него.

Степан подошел ко мне и протянул винтовку:

— Атаман жалует тебе жизнь — докажи ему, что ценишь его доверие и умеешь стрелять.

Я отрицательно покачал головой, хотя внутри все кричало: «Хватай винтовку и стреляй! Прошка тебе никогда не нравился!»

Побледневший Степан надвинулся на меня и прошептал:

— Ты понимаешь, что делаешь, полоумный?! Не жаль своей жизни, так пожалей мою — я поручился ею за тебя! Ради наших студенческих лет, нашего братства я пошел на это, и ты меня предашь?! Ты трус — умереть проще, чем с этим жить! Вспомни мою старенькую маму, которая приезжала к нам и привозила всякие сладости — я у нее остался один, и она не переживет такой потери!

Не знаю, что повлияло больше: желание жить или желание не подвести товарища студенческих лет. Наверное, все же желание жить замаскировалось под удобную отговорку. Как в тумане я взялся за винтовку, быстро вскинул ее. Увидел на мгновение расширившиеся в испуге глаза Прошки, которые он тут же сильно зажмурил. А я, не ожидая команды, выстрелил и увидел, как расцвел красный мак на белой рубахе Прошки… Сквозь вату на мгновение повисшей тишины прорвался голос Степана:

— Зачет. Прямо в сердце!

Его голос потонул в вое Дуняши, оплакивающей свою недолгую любовь.

У меня из рук взяли винтовку, кто-то что-то говорил, я заметил презрение в глазах атамана, но продолжал видеть последний испуганный взгляд Прошки, который сильно зажмурился, как будто это могло его спасти.

Выстрела я не услышал, лишь ужасной болью разорвало затылок, и все померкло. Затем боль ушла, а я внезапно оказался вверху, увидев внизу свое тело с изуродованным выстрелом лицом — один глаз вытек — и Степана, склонившегося над телом с дымящимся маузером в руке.

— Атаман не любит сомневающихся. Прощай, Петр! — произнес он, наблюдая за агонией моего тела.

А я прочитал его мысли: «Это было неизбежно — Петя всегда был слишком сентиментальным, чтобы выжить в нашем новом мире. Рано или поздно он подвел бы меня».

Я все смотрел, прощаясь, на свое затихшее тело, с которого стаскивали одежду и сапоги ворчащие мужики:

— Такое добро перевел Степка — не мог дождаться, пока этот разденется. Вечно у него спешка — перед атаманом любит выслужиться.

Возникло ощущение полета, и я вспомнил, что этот путь преодолевал неоднократно в прошлом, которое казалось таким близким, — так актер-трансформатор на протяжении одного спектакля меняет множество масок-личин. Я уже не был Петром, так как эта маска была не лучше и не хуже прежних масок-жизней: монахиня, моряк, золотоискатель и много других. Я несся по темной трубе — канализации неба, которая была готова извергнуть меня в другую ипостась жизни. Смерти нет, господа!

…Леонид открыл глаза и, задыхаясь от пережитого, уставился в пугающую темноту комнаты. Рядом слышалось глубокое дыхание спящей супруги. Ему захотелось ее растормошить и заорать во весь голос:

— Меня только что убили, а ты храпишь и тебе все по барабану! Ты когда-нибудь переживала свою смерть?! Нет?! Понятно, почему тебе на все это начхать!

Заказанные статьи были напечатаны на страницах газет и журналов, а Леонид в качестве гостя побывал в радиостудии у Игната, использовав весь свой дар красноречия, чтобы привлечь внимание к работам умершего художника. Однако во время передачи раздался лишь один звонок от слушателя, и тот не по теме. Ожидания Леонида не оправдались — никто его не искал, не выходил на связь, чтобы поближе познакомиться с творчеством умершего художника. Даже знакомые коллекционеры проигнорировали все эти публикации, никак не отреагировали, а при встречах о них даже не упоминали.

Массированная атака захлебнулась, только начавшись, но это не убавило у Леонида оптимизма. Он продолжал готовить публикации в газетах, выставил в качестве лотов две картины Смертолюбова на аукционе в Интернете, указав цену в пять тысяч долларов за каждую. Это произвело большее впечатление, чем статьи: знакомые коллекционеры начали настойчиво интересоваться, все ли у него в порядке с головой? Неужели не понимает, что картины художника без имени — пустое место?

Теперь он уходил от разговоров, отделываясь короткими фразами, и этим подогревал интерес к картинам. Ведь его знали как человека, который не продешевит, а блестяще проведенные операции, когда он обставил ряд именитых коллекционеров, создали ему скандальную славу. Леонид, словно паук, методично, не спеша, ткал свою паутину, неуклонно следуя первоначальному плану. Цели первого этапа он достиг — возбудил интерес к картинам на уровне любопытства.

К вдове художника он не показывался более недели, посвятив себя работе. Она несколько раз ему звонила, вновь просила, чтобы он навестил ее, говорила о какой-то мифической угрозе, суть которой не хотела открыть в телефонном разговоре.

Было две причины, по которым он не являлся к вдове: первую он озвучил в разговоре с ней — занятость. Однако при желании он мог бы выкроить для встречи немного времени. Вторая причина была более серьезной: вернувшись от Эльвиры домой, Леонид почувствовал, что его тянет к ней, ее образ порой непрошено вторгался в его мысли, фантом ее тела манил, звал, привязывал к себе. Испугавшись этого, он решил какое-то время не встречаться с ней, пока не будет уверен, что сможет в любой момент оборвать эту связь.