«Горестней сердца прибой и бессильные мысли короче…» Горестней сердца прибой и бессильные мысли короче, Ярче взвивается плащ и тревожнее дробь кастаньет. Холодом веет от стен, и сквозь плотные пологи ночи Мерной и тяжкой струей проникает щемящий рассвет. Скоро зажгут на столах запоздалые низкие свечи, Взвизгнет румынский смычок, оборвется ночная игра. Плотный блондин в сюртуке, обольщающий мягкостью речи, Вынет часы, подойдет и покажет на стрелки: Пора! Ветер ворвался и треплет атлас твоего покрывала. В мутном проходе у стен отразят и замкнут зеркала Тяжесть усталых колонн и тоску опустевшего зала, Боль затуманенных глаз и покорную бледность чела. Гулко стучит у подъезда, трепещет и рвется машина, Мутные пятна огней на предутреннем чистом снегу, К запаху шелка и роз примешается гарь от бензина, Яростно взвоет рожок и восход заалеет в мозгу. Будут кружиться навстречу мосты, и пруды, и аллеи, Ветер засвищет о том, что приснилось, забылось, прошло. В утреннем свете — спокойнее, чище, бледнее — Будем смотреть в занесенное снегом стекло. Что же, не жаль, если за ночь поблекло лицо молодое, Глубже запали глаза и сомкнулся усмешкою рот — Так загадала судьба, чтобы нам в это утро слепое Мчаться по краю застывших, извилистых вод. Скоро расступятся ели и станет кругом молчаливо, Вяло блеснут камыши и придвинется низкая даль, Берег сорвется вперед, в снеговые поляны залива… Так загадала судьба. И не страшно. Не нужно. Не жаль. Черная магия Пусть ушел! Какой упрямый, вздорный! Все бы в губы целовать… Знаю, явишься опять. …День какой сегодня, пыльный, черный, Дым из труб — и солнца не видать. Вот теперь бы, вот в такое лето — В заграничные леса! Я и то не так, как все, одета: Даже розу кремового цвета Приколола в волоса. Говорит: «Ну, что ты все хохочешь, Что ты плачешь?» — Подожди: — Оттого, что жмет в груди! … Да уж, да, приди, целуй где хочешь, Так и быть уж, приходи! Я такая, с темным, скромным взглядом… Ножка узкая стройна… Каждый встречный обжигает ядом, Догоняет, дышит, жмется рядом, Каждый хочет, всем нужна. Душно, тесно, нету мне покоя — Прочь! Не нужно, не хочу! Потушу сейчас свечу, Буду биться об пол головою, Громко, страшно закричу. А засну — во сне придет и ляжет Сбоку мертвая сестра, Обовьет руками, руки свяжет, И застонет жалобно, и скажет: «Что же ты? Твоя пора!» Ах, взметнусь, проснусь, вскочу с постели — Пляшут быстрые круги… Божья Матерь, помоги! Черный глаз испортил, одолели, Обессилили враги. Сто поклонов, сто крестов — не сбиться… Как горит в плече звезда! Пол скрипит и голова кружится. — Если только снова он приснится, Значит — завтра, значит — да! Терсит
Вослед теням героев и царей Скользну и я, презренный и лукавый, И стану там, где сумерки серей, Поодаль — дожидаться переправы. Когда ж причалит легкая ладья И павших примет в сладостное лоно, Мне места не достанет в ней, и я Застыну над обрывом Ахерона. Беглец и трус, я оглянусь с тоской, Но там — укор и девы-Евмениды… И я замру над мертвою рекой Мертвящим изваянием обиды. «Пытал на глухом бездорожье…» Пытал на глухом бездорожье У мертвенных чисел, у книг, Но тяжкой премудрости Божьей Свободной душой не постиг. Извечно, торжественно, свято — Положен во гроб и отпет, И в мире, где был он когда-то, Его, первозданного, нет Но тайну томленья земного Творит неустанно Господь, И в явь претворяется слово, И дух облекается в плоть. Не латником в тверди небесной, Водителем благостных сил, Нет, к жизни и скудной и тесной Создатель его воскресил. Безрадостна доля вторая, Безвестна, бездумна, бедна. В дощатые стены сарая Пустынная бьется весна. Там пахнет травой прошлогодней, И тучи косятся в окно, И тлеет в истоме Господней Прорытое влагой зерно. В углу, за поленницей ржавой, Скребется голодная мышь… Ты, Сильный, Ты, Крепкий, Ты, Правый, На нем свою волю творишь. Грызет и скребется у щели, И точит кору, не спеша, И в скользком, отверженном теле Ликует живая душа. Так вот она, низкая доля, Предел вдохновенной тщеты — Проталины чахлого поля, Прибитые ветром кусты. Окутаться сумраком топким, Дрожать в непогоду и в дождь И славить дыханием робким Твою милосердную мощь. |
