Гром Молчи и слушай. Это — гром. А не обстрел. Молчи и слушай. Как потемнело всё кругом! Молчи и слушай. Это гром. Как музыка, он рвётся в уши И разрешается дождём. И мы ликуем — это гром, А не обстрел. Молчи и слушай! Игра в классы
Играли дети на панели, Мелком квадраты начертив. Но снова свист. Опять разрыв. Лежали дети на панели, И лужи грозные краснели. Один из них остался жив, Из тех, кто прыгал на панели, Мелком квадраты начертив. Кариатида Попал снаряд в кариатиду. Она поддерживала дом В долготерпении своём. Разбил снаряд кариатиду. Мы затаили не обиду, А гнев. Мы только им живём. …Но встанет вновь кариатида, И восстановят этот дом. Мы уезжаем Закрыта крышка у рояля. На кресле — полосатый тюк. (А бомба там ещё, в подвале). Закрыта крышка у рояля. Но мы с собою ноты взяли, Забыв и скатерть, и утюг… Закрыта крышка у рояля. Верёвками обмотан тюк. Портрет А твой портрет — он на груди, Зашит, приколот и привязан. Тебя уже нет. Но впереди Всё ты же, если на груди Кольцо фамильное с алмазом Не прячут, судя по рассказам, Так бережно… Ты на груди, Пришит, приколот, с жизнью связан. II Наш путь Шоссе на льду (путь небывалый!) Озерной гладью разлилось, И нам увидеть не пришлось Шоссе на льду, путь небывалый! А смерть, как рядовой матрос, Все катера сопровождала. Шоссе на льду (путь небывалый!) Тревожной гладью разлилось. На палубе На палубе, как сельди в бочке, Смешались люди и тюки. («Где метрика? Ты помнишь, дочка?») На палубе — как сельди в бочке, А в небе крохотные точки: Нас охраняют «ястребки». Смешалось всё — как сельди в бочки — Мы, чемоданы и тюки. Здесь только женщины и дети Здесь только женщины и дети Да, кажется, глухой старик… Но мы у немцев на примете, Седые женщины и дети. От крови или от зари Вода багровым всплеском светит? Молчат и женщины, и дети, Но зарыдал глухой старик. Забыть нельзя Забыть нельзя. Простить нельзя. О страх, почти нечеловеческий! Мгновенье — не короче вечности. Жить надо, но забыть нельзя. Опять пропеллер. Катер мечется. Чревата смертью бирюза. Забыть нельзя. Простить нельзя. Тот страх, почти нечеловеческий! В теплушке Отлично сказано — теплушка! Зимой, должно быть, это рай, Когда кипит на печке чай. Как верно сказано — теплушка! Подует ветер — друг у дружки Тепла попросим невзначай. О слово милое — теплушка! Дом на колёсах. Сущий рай. Пропуск в Ташкент В Ташкент мы получили пропуск. Плацкартный дали нам билет. А в поезде — военных пропасть. Мы всем показываем пропуск. Нас угощают: винегрет, И студень, и пакет галет. «Вы — ленинградцы!»… Спрятан пропуск. Проверил проводник билет. Турксиб И вот уже Турксиб тот самый. Мы не отходим от окна. Бежит верблюд вдоль полотна, Как в зоопарке, тот же самый, Бежит спокойно и упрямо. Смеётся дочка: «Видишь, мама?» Да, вот уже Турксиб тот самый. Не оторваться от окна. Идиллия Как будто сделанный из замши, Везёт арбу седой ишак, В пыли ступая не спеша. Конечно, он из серой замши… На груде дынь хозяин сам же Уснул, беспечная душа! Совсем игрушечный, из замши, Везёт арбу седой ишак. Мы в Ташкенте 1. «Ташкент! Он кажется приземист…» Ташкент! Он кажется приземист. На окнах в первых этажах Решётки. Листьев пыльных шелест. Сам город кажется приземист, Но тополя — там, в облаках, Которых нет. Синь в небесах Слепит. А город сам приземист. Решётки в первых этажах. 2. «Нет, не решётки характерны…» Нет, не решётки характерны — Сердца открытые друзей. Тут столько дружбы чистой, верной, Что не решётки характерны Для новой родины моей. И кровь струится горячей — Ведь не решётки характерны, А руки тёплые друзей! |
