14-X-39 Шартр «О чем писать? О лете, О Бретани…» О чем писать? О лете, О Бретани? О грузном море у тяжелых скал, Где рев сирен (других сирен!) в тумане На берегу всю ночь не умолкал. О чем еще? О беспощадном ветре, О знойной и бескрайней синеве, О придорожных столбиках в траве, Считающих азартно километры? О чем? Как выезжали утром рано Вдоль уводящих в новизну дорог? И как старик, похожий на Бриана, Тащился в деревенский кабачек? Как это все и мелко и ничтожно В предчувствии трагической зимы. И так давно, что просто невозможно Поверить в то, что это были мы. Теперь, когда так грозно и жестоко, Сквозь нежный синевеющий туман, На нас — потерянных — летит с востока Тяжелый вражеский аэроплан. 22-X-39 Шартр ПАМЯТИ ЖЕРМЭН Был день, как день. За ширмой белой Стоял встревоженный покой. Там коченеющее тело Накрыли плотной простыней. И все. И кончились тревоги Чужой неласковой земли. И утром медленные дроги В туман сентябрьский проползли. Ну что-ж? И счастье станет прахом. И не во сне и не в бреду — Я без волненья и без страха Покорно очереди жду. Но только — разве было нужно Томиться, биться и терпеть, Чтоб так неслышно, так послушно За белой ширмой умереть. 20-II-33 «К чему, к чему упрямая тревога..» К чему, к чему упрямая тревога? Холодный год уж клонится к весне. Мой сын здоров. Мой муж не на войне… О чем еще могу просить у Бога?.. 6-I-40 «Мне давно уже не мило…» Мне давно уже не мило — Ни день, ни ночь, ни свет, ни мгла. Я все, что некогда любила — Забыла или предала. Мне надоело быть печальной, И все прощать, и все терпеть, Когда на койке госпитальной Так просто было умереть. В тоске блаженной и крылатой Я задыхалась и — спала. Мелькали белые халаты, Вонзалась острая игла… Чтоб снова. из последней силы Влачить бесцельно день за днем, Чтоб вновь войти в свой дом унылый, В холодный, неуютный дом… А в памяти все неотступней — Прозрачная ночная мгла. Где смерть была такой доступной И почему-то обошла. 10-III-40
«Дотянуть бы еще хоть три месяца…» Дотянуть бы еще хоть три месяца, Из последних бы сил, как-нибудь. А потом — хоть пропасть, хоть повеситься, Всеми способами — отдохнуть… Я устала. Хожу, спотыкаясь, Мну в полях молодую траву. И уже безошибочно знаю, Что до осени не доживу. Здесь так тихо, так просто, так ясно, Но так трудно томиться и ждать. И в мой город — чужой и прекрасный — Я в июле вернусь умирать. Там, в палате знакомой больницы — Примиренье с нелегкой судьбой. Мне ночами настойчиво снится Койка белая, номер шестой. И проснувшись, — вдали от Парижа — В розовеющей мгле поутру Я, вглядевшись, отчетливо вижу Свой тяжелый, уродливый труп. 8-IV-40 Шартр «Где-то пробили часы…» Где-то пробили часы. — Всем, кто унижен и болен, Кто отошел от побед — Всем этот братский привет С древних, ночных колоколен. Где-то стенанье сирен В мерзлом и мутном тумане. Шум авионов во мгле, Пушечный дым на земле И корабли в океане… — Господи, дай же покой Всем твоим сгорбленным людям: Мирно идущим ко сну, Мерно идущим ко дну, Вставшим у темных орудий! 3-XI-40 «Войной навек проведена черта…» Войной навек проведена черта, Что было прежде — то не повторится. Как изменились будничные лица! И всё — не то. И жизнь — совсем не та. Мы погрубели, позабыв о скуке, Мы стали проще, как и все вокруг. От холода распухнувшие руки Нам ближе холеных, спокойных рук. Мы стали тише, ничему не рады, Нам так понятна и близка печаль Тех, кто сменил веселые наряды На траурную, черную вуаль. И нам понятна эта жизнь без грима, И бледность просветленного лица, Когда впервые так неотвратимо. Так близко — ожидание конца. 12-I-41 Шартр «Просыпались глухими ночами…» Просыпались глухими ночами От далекого воя сирен. Зябли плечи и зубы стучали. Беспросветная тьма на дворе. Одевались, спешили, балдели И в безлюдье широких полей Волочили из теплой постели Перепуганных, сонных детей. Поднимались тропинками в гору, К башмакам налипала земля, А навстречу — холодным простором — Ледяные ночные поля. В темноте, на дороге пустынной, Зябко ежась, порой до утра, Подставляя озябшую спину Леденящим и острым ветрам… А вдали еле видимый город В непроглядную тьму погружен. Только острые башни собора Простирались в пустой небосклон. Как живая мольба о покое, О пощаде за чью-то вину. И часы металлическим боем Пробуравливали тишину. Да петух неожиданно-звонко Принимался кричать второпях. А в руке ледяная ручонка Выдавала усталость и страх… Так — навеки: дорога пустая, Чернота неоглядных полей, Авионов пчелиная стая И озябшие руки детей. |
