10-II-37 «Деревья редкие мелькают…» Деревья редкие мелькают, Да деревянные столбы. Рулем упрямо управляет Рука бессмысленной судьбы. И с каждым поворотом — круче Упрек свивается узлом. Дорожной грустью неминучей Большие стекла занесло. Давно перемешались сроки, Вся жизнь какой-то чад, угар… Как в море — парус одинокий, в полях скользящий автокар. И пусть ему уж нет возврата В покинутые города. А сердце сковано и сжато, Железным словом «никогда». И пусть еще в порывах ветра Звучит прощальное «вернись». И с каждым новым километром все дальше конченные дни, — Ведь так легко теряя память, среди безжизненных полей, Нестись спокойно и упрямо Навстречу гибели своей. 1-V-40 ЮРИЮ Два быстрых дня, вернее — полтора, А между ними — леденящий ветер. Кафе, да улицы — так до утра, И холод у вокзала на рассвете. Прозрачный сумрак в улицах пустых, Когда мы снова шли, — и коченели И первый луч, проникший сквозь кусты, Застывший на стволе высокой ели. Пустынный лес. И холод без конца. И радость, наполняющая сердце. Две тени у дворцового крыльца В бессмысленной надежде — отогреться. Потом — большой торжественный, дворец (Ведь это стоит многих километров!) И это солнце, солнце, наконец, Наперекор отчаянью и ветру! Огромный лес таинственный в глуши, Где дьяволом разбросанные скалы. И снова хруст велосипедных шин, И двое нас — веселых и усталых… И — все. Чтоб много месяцев потом Мне вспоминать о ночи у вокзала, О холоде, о радости вдвоем, И сожалеть бессмысленно о том, Что этого не повторить сначала. 30-V-39 ОКНО В СТОЛОВОЙ Снова — ночь. И лето снова. (Сколько грустных лет!) Я в накуренной столовой Потушила свет. Папироса. Пламя спички. Мрак и тишина. И покорно, по привычке Встала у окна. Сколько здесь минут усталых Молча протекло! Сколько боли отражало Темное стекло. Сколько слов и строчек четких И ночей без сна Умирало у решетки Этого окна… В отдаленьи — гул Парижа (По ночам — слышней). Я ведь только мир и вижу, Что в моем окне. Вижу улицу ночную, Скучные дома, Жизнь бесцветную, пустую, Как и я сама. И когда тоски суровой Мне не превозмочь, — Я люблю окно в столовой, Тишину и ночь. Прислонюсь к оконной раме В темноте ночной, Бестолковыми стихами Говорю с тобой. И всегда тепло и просто Отвечают мне Наши камни, наши звезды И цветы в окне. 26-VI-38
ЛИЛЕ Свой дом. Заботы. Муж. Ребенок. Большие трудные года. И от дурачливых девченок Уж не осталось и следа. Мы постарели, мы устали, Ни сил, ни воли больше нет. А разве так мы представляли Себе вот эти десять лет? Забыты страстные «исканья», И разлетелось, словно дым, Все то, что в молодости ранней Казалось ценным и святым. Жизнь отрезвила. Жизнь измяла, Измаяла. На нет свела. В кафе Латинского квартала Нас не узнают зеркала. …А где-то в пылком разговоре Скользит за часом шумный час. А где-то вновь до ссоры спорят — Без нас, не вспоминая нас… Уходит жизнь. А нас — забыли. И вот уж ясно навсегда, Как глупо мы продешевили Испепеленные года. 1-II-38 «Когда сердце горит от тревоги…» Когда сердце горит от тревоги, А глаза холоднее, чем сталь, — Я иду по парижской дороге В синеватую, мглистую даль. Начинает дождливо смеркаться, Тень длиннее ложится у ног. Никогда не могу не поддаться Притягательной власти дорог. Как люблю я дорожные карты, Шорох шин, и просторы, и тишь… А куда бы не выйти из Шартра — Все дороги уводят в Париж. И часами безмолвно и строго, Плохо скрыв и волненье, и грусть, Я смотрю на большую дорогу, По которой назад не вернусь. |
