11-V-27 ЖЕЛАНИЯ Я двух желаний не могу изжить, Как это ни обидно и ни странно: Стакан наполнить прямо из под крана И крупными глотками воду пить. Пить тяжело и жадно. А потом Сорвать с себя замызганное платье И, крепко вытянувшись на кровати, Заснуть глубоким и тяжелым сном. 28-VIII-28 La Bollée[2] Грубые. тяжелые стаканы, Запах никотина и духов, И тончайшая отрава пьяной Сладострастной музыки стихов. Что-то пьется, что-то говорится, Голоса рассеянно звенят. На привычно-равнодушных лицах Острой злобы плохо скрытый яд. И скрывают возбужденный взгляд Длинные, спокойные ресницы. С лиц усталых облетает пудра, С плеч покатых падают меха. И над всем — торжественно и мудро — Музыка чеканного стиха. 5-XII-28 «Шепчет ночь, колдунья и пророчица…» Шепчет ночь, колдунья и пророчица, Шепчет ночь тревожные слова. Больше думать ни о чем не хочется, Но от дум пылает голова. Синий сумрак в незнакомой комнате. Смесь теней и шорохов глухих. И всю жизнь, должно быть, буду помнить я Эти ночи, мысли и стихи. Шепчет ночь слова такие странные, Припадает к синему окну. Вот оно — хорошее, желанное, Свято окрылившее весну! Только это сердце не устало бы, Если б только жизнь не солгала… Вторит ночи тоненький и жалобный Детский плач из темного угла. 27-IV-29. L'hôpital «Pitié — Maternité» «Мочит дождик детскую коляску…» Мочит дождик детскую коляску, Сад шумит зеленою листвой. Я сняла рассеянную маску, Но совсем не сделалась иной. Вижу георгины за решеткой, Вижу рябь на дрогнувшей воде. А в мозгу непоправимо-четко — Прожитой, непоправимый день. И опять обидно — одинока, Скомкана, измучена, больна. Мне опять в молчании глубоком Снится непришедшая весна. И должно быть, потому что слишком, Слишком долго билась и ждала, — В этот день я робкому мальчишке Все стихи и слезы отдала. 4-VIII-29 «Уже не девочка — жена и мать…»
Уже не девочка — жена и мать. Суровый опыт, а не мысль о чуде. Уже пора бы, кажется, понять, Что это — жизнь, и что другой не будет. А все-таки еще бывает жаль Забытых слов, разрушенных желаний, И о небывшем поздняя печаль Мешает спать в предутреннем тумане… Уж создан быт, свой дом, своя семья, — Ну пусть не так, как думалось когда-то, И пусть не доро´га жизнь, а колея, Не зори в ней, а ранние закаты. Пусть большего не будет никогда, Но то что есть — сурово и велико, И беспощадно-трезвые года Прекрасней нашей юности двуликой. …-IX-31 РОЗА ИЕРИХОНА Вдруг стало ясно: жизнь полна Непоправимою угрозой, Что у меня судьба одна С моей Иерихонской розой. Вот с той, что столько долгих дней Стоит в воде, не расцветая, В унылой комнате моей, Безжизненная, неживая. Будильник, пудра, пузырьки, Игрушки — рядом на камине. Ее корявые ростки Окутывает сумрак синий. И я над страшным и сухим Неумирающим растеньем Слагаю мертвые стихи О небытье, о нецветенье. И из сплетенья длинных строк, Из неожиданных созвучий Встает уродливый цветок Сухой, бесплодный и колючий. Но словно в огненном бреду, С упрямой безрассудной верой День ото дня я жадно жду, Что зацветет комочек серый… Себя стараюсь обмануть, Другим — сплетаю небылицы. О, только бы хоть как-нибудь От пустоты освободиться! Проходят дни и вечера, Я с каждым днем скупей и строже. Сегодня — то же, что вчера, А завтра — заново все то же. И мой цветок не расцветет. Быть может, и бывают розы, Что зацветают дважды в год И что не вянут на морозе, Но только это не для нас, Не для таких, как мы, должно быть. Томит вечерний, синий час Томленьем напряженной злобы. И вот с безжизненной тоской Склоняюсь грустно и влюбленно Над неудачливой сестрой, Над розою Иерихона. 9-IX-31 вернуться Кафе в Латинском квартале, где обычно собирались русские поэты |
